Живущий в последний раз

– Кто – идиот? – Болтовня папаши Фоланса явно начала исчерпывать все запасы терпения Верома, продолжавшего наблюдать за действиями прыгающего сумасшедшего.

– Да нет же, каменотес!.. Навалил он булыжников, впрягся в тачку, а где у нас камни берут? – ясное дело, в Сае… Да и стемнело к тому времени, луна выбралась; глядит Сорбан – дымка какая-то висит, голубая, как с перепою вроде, а из дымки пардуса два черных выходят – и ну носиться по развалинам; и страшно, аж дрожь бьет, и глаз не оторвать, до того красиво!

Стал Сорбан ноги уносить – понятное дело, это зверюги-то между собой играют, а ему в такие игры не с руки, даром что браслет наденут, так ведь рвать на куски станут, живого харчить; тачку кинул, шут с ней, с тачкой, и бочком, бочком… Только бежит он, а пардусы рядом уже стелются и чуть ли не подмигивают, а глаза зеленые-зеленые и горят, как плошки. То обгонят, то отстанут, то хвостом промеж ног, извините, суют, – он уж и хрипит, а им все шутки!..

До дому домчал, засов задвинул, топор в руки – сидит белее мела. А наутро выходит – тачка его с камнями у ворот валяется, а на верхнем камешке-то нарисовано чего-то – может, и был такой, в темноте не разглядишь… Отошел Сорбан малость и, смеха ради, показал камень нашему Су. Так тот аж затрясся от злости, обплевался весь, значок тот поскорее зацарапал и поверх свою кривулю вывел. Булыжники раскидал, а исписанный с собой уволок. И скачет, подлец, забавно. Вы не знаете, господин Вером, что это он делает?

Прямой узкий меч завизжал, покидая тесные ножны, и резким косым выпадом Арельо Вером всадил его в столб, вплотную к судорожно заходившему кадыку папаши Фоланса.

– Это выпад, – спокойно объяснил Вером. – Грамотный, профессиональный выпад. Он потерял рассудок, но у тела нет рассудка, оно многое помнит и почти ничего не забывает. Человек, умеющий делать такие движения, – ваши орлы совершенно верно решили не трогать его. Вы меня понимаете?

– Да, – сглотнул папаша Фоланс.

– Да, понимаю, – попытался кивнуть папаша Фоланс.

– Конечно. – Выпитое пиво медленно отливало от щек папаши Фоланса. – Конечно, понимаю, я скажу народу, непременно скажу, что блаженный Су…

– Вы неверно меня понимаете, любезный. – Вером вернул оружие на место, поправил перевязь и направился к выходу с веранды. – Не стоит никому ничего говорить. Говорить стоит только мне. А также меня стоит кормить. И поить. У вас прекрасное пиво, папаша Фоланс. Поить, поить обязательно. Меня. И моих… ну, скажем, товарищей. Об оплате не беспокойтесь.

Арельо Вером раздвинул створки ворот и вышел на пустынную улицу. Идиот Су несся по дороге, приплясывая и дергаясь, разорванный плащ хлопал у него за плечами. Удав разлепил один глаз и искоса посмотрел на Верома.

– Ну? – сухо осведомился Арельо.

– Южный выпад, – спокойно просипел Удав. – Из-под руки, в горло. Легко идет, мягко… Но – идиот, руку отдергивает и ждет. Чего ждет, спрашивается?..

– Идиот, – согласился Вером, непонятно в чей адрес. – Ты плащ его видел?

– Да, Арельо. Видел. Плащ салара из зарослей. Только… они уже лет пять такие не носят, спалили после гонений на Отверженных. А этот… Забыл, что ли, когда умом трогался, а теперь – кто тронет блаженненького?! Да и глушь у них, тут что салар, что варк – один хрен, кизила нажрутся до потери пульса и дрыхнут по домам… Лихо бежит парень, ноги что оглобли…

– Идиот, – еще раз задумчиво повторил Арельо Вером, глядя вслед бегущему. А тот пылил, несся, и грязный серый плащ никак не мог догнать своего хозяина…

Лист восьмой

Сладко будет ей к тебе приникнуть,
Целовать со злобой бесконечной.
Ты не сможешь двинуться и крикнуть.
Это все. И это будет вечно.

Н. Гумилев

…рано покинул меня и заперся на ключ у себя в комнате. Как только я убедился в этом, я сразу помчался по винтовой лестнице наверх, посмотреть в окно, выходящее на юг. Я думал, что подстерегу здесь графа, поскольку, кажется, что-то затевается. Цыгане располагаются где-то в замке, я это знаю, так как порой слышу шум езды и глухой стук не то мотыги, не то заступа.

Я думал, что дождусь возвращения графа, и поэтому долго и упорно сидел у окна. Затем я начал замечать в лучах лунного света какие-то маленькие, мелькающие пятна, крошечные, как микроскопические пылинки; они кружились и вертелись как-то неясно и очень своеобразно. Я жадно наблюдал за ними, и они навеяли на меня странное спокойствие. Я уселся поудобнее в амбразуре окна и мог таким образом свободнее наблюдать движение в воздухе.