Живущий в последний раз

– Видный… Ты хоть думай, Анг, что мелешь… Они вчера как плиту отвалили, так змеюка ихняя с певуном вроде к Фолансу пошли, а главный с этим, с кобельком кучерявым, в дыру полезли. Я поближе подошла, а оттуда смердит, как из труповозки, и сыростью вроде тянет; а потом как загудит трубой: «У-у-у-у!» – и тихо опять, как в могиле. Я – бежать, а ноги ни с места. Гляжу – певун рядом сидит, мурлычет чего-то, а я в ремне игранья его запуталась… Ну, я в вой, а мне пальцы корявые в рот, и ловко так, ты ж глотку мою знаешь, Ангмар, а тут давлюсь – и ни звука! Стихла я, и хватка полегчала; стоит сзади змей их копченый и хихикает. «Будь у тебя уши, – говорит, – баба ты глупая, башмак разношенный, уши пошире сокровищ твоих женских, так ты б за лигу слышала, как мужики подходят. Гляди, – ржет, а глазищи холодные-холодные, – гляди, заново невинной сделаем, жилами воловьими, что на струны идут: а то нитки на тебе лопаться будут…»

Я улыбнуться силюсь, а из дыры снова: «У-у-у-у!» – и кучерявый соплей вылетает, а за ним пахан их и вслед: «У-у-ублюдок! Еще раз влезешь, где не просят, – там оставлю! И плитой наново завалю…»

После огляделся и душевно так – пусти, говорит, Удав, даму, ты ж вроде не жаловал таких ранее, а я тебе за нее Слюня подарю…

Еле ушла, Анг, не пойду боле, хватит, натерпелась. Не то змеюка поймает – не уйти…

– Ладно, лапа, – в раздумье протянул Ангмар, набрасывая капюшон. – Сам схожу. Пора, видать, знакомиться…

– Не ходи, Анг! – вновь заколыхалась Нола, прижимаясь к нему. – Не надо… Они второго дня дальше двигать собрались, на пустырь, помнишь, где еще псина эта приблудная со стаей Рваного сцепилась.

– Какая псина? – Казалось, Ангмар не вслушивался в слова женщины.

– Как – какая?! Ты ж сам говорил – боевой пес, жалко, мол, пропадает, вроде вас рвал такой лет восемь назад. Худущий, одни глаза, одичал совсем, в репьях…

– А… было дело. Ловчего свалил, лихо свалил, с браслетом, да и я молодой тогда гулял, не уберегся, ушлый дед попался… Добрый пес – ну и что?

– Так там же, – аж подпрыгнула Нола, – куда приезжие собираются, псина эта и ночевала. В лес сбегает, пожрет чего и опять на пустырь – ляжет и воет. Мы в деревне думали – отъедет зверь, тоской изойдет. А потом уже Су рехнулся, и зверь его на дух не переносил – рычит да скалится, а убогий все шиповника наломает и раскидывает по камням. И там набросал, на лежбище, – так ночью вроде стоны пошли и вой дикий; утром дурачок еще по веткам прыгал, ноги изодрал, а сам счастливый такой… Снова зелени навалил и удрал, а с вечера волки-то и пришли, как учуяли чего. Пастушонок Рони рассказывал, как пса волки смяли, подох, бедный… Полстаи положил, Рваному лапу у бедра перекусил и глотку так и не выпустил, а уж на что вожак был, всю округу в страхе держал. И ветки все смяли и покидали по сторонам…

– Ветки, – буркнул Ангмар. – Ты верь больше пастуху вашему, языкатому!.. Он потом заливал, что, как светать стало, видал он на пустыре, у псины конченой, оборотня ночного, варка, стало быть… С рогами и дыханием огненным, – и будто плакал варк поганый над собакой блохастой, как над дитем малым… Дурость человеческая, дурость да язык лопатой! Где ж это видано, чтоб Враг слезу точил, кровушки ему, что ли, захотелось собачьей, а товар протух – так расстроился, родимый, не докушал!..

– Вот я и говорю, – затарахтела успокоившаяся Нола, – городские на пустырь и собираются, сама слышала, тут дороют и пойдут, а место там недоброе, гнилое место, и ты, Анг…

– Идет, Нола, уговорила! – рассмеялся Ангмар, и невесело прозвучал смех его в тишине замершей рощи. – Уговорила, лапа, не стану я ждать, пока на пустырь полезут. Завтра, лапа, завтра – завтра знакомиться будем!..

Тихо в лесу, совсем тихо. Свежо. И завтра – это так не скоро…

* * *

По-прежнему тих одинокий дворец,
В нем трое, в нем трое всего:
Печальный король, и убитый певец,
И дикая песня его.

Н. Гумилев

Взъерошенный Слюнь елозил задом по песку, отпихиваясь ногами и стараясь выбраться из страшной тени нависающего над ним Гро.

– Ну чего ты, чего ты, – бормотал Слюнь, – брось, Гро, миленький, это ж я, друг твой, брат твой, чего ты взбеленился-то… Отлезь, Гро, отлезь, я ж не со зла, ты не подумай, – Удавчик, отец, скажи ему, ну нельзя ж из-за струны лопнутой зверем скалиться… Я ж нечаянно, ну спеть захотелось, я умею, честно, только лей у тебя дубовый, не тянет…

Внезапно остывший Гро отвернулся от трясущегося парня и побрел к сложенным камням, ослабляя на ходу крепления и доставая запасную струну. Слюнь моментально отполз под ненадежную защиту Вяленого, увлеченно ковырявшегося в зубах, и привалился к груде щебенки, натасканной по приказу Арельо для совершенно неясных целей.

Удав искоса поглядел на бледного Слюня и сплюнул между его разбросанными ногами.