Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Я ела из маминого блюдечка, она сидела рядом и виновато улыбалась от того, что других детей за столом не было. Чувство голода было настолько сильным, что я не стыдилась присутствия вокруг себя взрослых людей. Помню, что все, кто сидели рядом, советовали мне искать пельмени с мясом, его надо есть растущему организму, вся сила в нем.

– Вот наешься, и голова не трясется.

Однако женщины жаловались друг другу, что мяска пожалели поболе положить и пельмень во рту не порадовался. Помню, что и маме говорили напрямик:

– Ешь, а то брякаешь, как балалайка, Лиза.

– Это ненасытного не накормишь, а мне немного надо.

Вдруг в центре стола встал председатель колхоза, в руках он держал граненый стакан с мутноватой жидкостью. Я знала, что это брага, которую делали сами колхозники особым, своим способом. Он хвалил колхозников за выполнение плана и сдачу хлеба государству, называл имена ударников труда, какие-то непонятные мне цифры. В конце его речи все зазвенели стаканами.

Постепенно сидевшие напряженно люди начинали оттаивать душой, краснеть, громко говорить. Я ела и мечтала, как было бы хорошо наесться на весь год. Мама и Феклуня (так ее всегда называла мама) тоже зашевелились и разговорились. Начались воспоминания. У Феклы Федоровны были они невеселые. Она припомнила, как жали женщины хлеб серпами, нормы были такие большие на трудодень, что они нередко валились на жнивье. В войну было и того хуже: пахали на коровах. Все бабы за тяжелым плугом ходили, падали в борозду от бессилия и засыпали. Потом выли, вставали да опять все сызнова начинали. Женщины рядом оживились.

– Помним, помним. Ты, Феклуня, у нас ударницей была. Тебе тогда за труды красную косынку из ситца давали. Где она у тебя?

– Я ее храню.

– Да носи ты ее, а то истлеет.

Если бы вы видели, в каких несносных условиях доживала свои последние годы эта старая, одинокая бывшая ударница труда! Но лучше не писать об этом. Ушла она из жизни в благополучное советское время.

Я наелась и почувствовала себя временно счастливой. Люди менялись на глазах: кто-то наивно смеялся, кто-то ослаб и уснул, находились и такие, которые с притворной нежностью обнимали друг друга. Людям нужна радость и веселье, хотя бы временно, чтоб плечи расправить. И как для этого не воспользоваться праздником, не насладиться общением, не спеть забытых песен? И среди мужчин находятся любители попеть. Таким был Костюха (так его звали друзья). Он и подал голос:

– Запевайте, бабы, нашу любимую.

И тут одинокий чистый голос начал выводить печальную мелодию.

То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит.
То мое сердечко стонет…

Песню подхватили. Женщины пели жалобно, звонко, с подголоском. Я с раннего детства слышала их песни, а некоторые знала наизусть. В этих песнях была судьба, чаще всего невеселая, даже трагичная, но, несмотря на роковые слова, исполнение вызывало восторг души. Мне тоже хотелось петь со всеми, но я знала, что мама будет недовольна. Но унывали не все. У круглой черной печки раздавались шутки, прибаутки и смех, рядом на скамейке двое мужичков угрожающе и громко пели свою:

Скуй мне цепи вековые
Для изменщицы жены.

Потом рассыпала звуки гармошка. Без нее не обходился ни один праздник. Самые разудалые головушки запели частушки:

Милый в армию ушел,
Я сказала: точка.
Никого любить не буду
Эти три годочка.

Не отставали в частушках и мужчины:

Девочки, военно-раненых
Не надо забывать!
Они за нас, за нашу Родину
Ходили воевать.

Женщины посмелее и побойчее выбежали в круг и заплясали:

Ой, петь будем и гулять будем,
А смерть придет – помирать будем.

Вдруг в женский круг заскочил сам гармонист и дерзко закончил:

А смерть пришла,
Меня дома не нашла,
А нашла в кабаке,
Да с чекушечкой в руке.

Бойкущая дочка Варвары А., по прозвищу Легковушка Маруська, подмигнула гармонисту и, выколачивая дробушки, запела весело, размахивая руками:

У моего милого
Рубаха кашемирова.
Чуб начесан набоку,
Как у Ворошилова.

Был ли это праздник или пир во время чумы – сказать трудно, но гармонист играл, желающие пели и плясали. После гармонист захлопнул гармонь, легонько ударил по ней ладонью:

– Все продам, гармонь оставлю!

Помнится, что расхрабрились даже тихони, захваченные всеобщим колхозным весельем. Удивительным было то, что появились новые напевки, отражающие дух того времени, кажется, что их сочиняли прямо на ходу:

Ой, подруженька моя,
Подруженька активная,
Надоест, не надоест
Работа коллективная?