Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

– Чему быть – того не миновать. Над каждым висит свой рок.

Я, как могла, старалась бодрить маму. Мне казалось, что была она ни жива ни мертва.

– Да не печалься, мама, и не готовься к худшему. Такой потоп, который нынче случился, может, бывает один раз в сто лет. Переживем и будем вспоминать это наводнение после всю жизнь. Вон посмотри-ка в ту дыру на крыше. Ветра нет. Тепло. Как ты говоришь в таких случаях, везде тишь, да гладь, да Божья благодать.

– Какая тут благодать? Нам осталось только терпеть. Бог терпел да нам велел. Давай лучше устраиваться на сон грядущий, завтра еще неизвестно, что будет.

Ночью поднялся ветер, волны ударялись о хлипкие стены нашего флигелька, мы дрожали от страха и боялись, как бы он не рассыпался на отдельные бревнышки, прислушивались ко всем звукам и думали, что Сам Господь Бог распрогневался на нас и готовился к страшной мести. В избу мы уже не ходили. Там все, что мало-мальски стоящее, было поднято, а скамейки, табуретка и стол плавали по избе.

Вдруг непрошено нарушился для односельчан прежний ритм жизни: ранним утром не гнали стада на пастбища, не шли ученики в школу… Даже заядлые рыбаки, обычно оживавшие весной, сидели дома и ждали «у моря погоды». Наше место, и без того забытое Богом, стало самым проклятым и гиблым. Утром мама подоила козу, накрошила в блюдо хлебных крошек, залила молоком, и мы сели есть. Нас поражали наши соседи: куры энергично расхаживали по потолку, разгребали пыль и поднимали ее к самой крыше. Все беспрестанно чихали. Коза от неудовольствия, что была на привязи, беспокойно металась и мякала. Утонул наш разноцветный петух, а мы и не заметили. Одним словом, мы пребывали здесь, как первобытные люди. Мама со вздохом повторяла русскую пословицу: «Умирать ладься, а жить готовься» – и молилась.

Я снова просунула голову в дыру на крыше. Вокруг меня плыли толстые колья, упавший тын, поваленные старые ворота, вырванные водой трухлявые столбы, дрова. Медленно и одиноко двигалась по ветру крыша старой конюшни…

Каждый год деревня купалась в мае в зеленом, белом, сиреневом цвете, а нынче купается в большой и мутной воде. Зрелище вокруг было ужасное. Неожиданно раздался звук моторной лодки. Кто бы мог месяц назад подумать, что поплывет она прямо по нашей улице. К нам подъехали на моторке двое мужчин и шуткой старались уменьшить наши страдания, так как флигелек оказался самым несчастным. Неестественно весело заговорил Витька Бушланов, тети Вари сын:

– Бери, тетя Лиза, провиант на себя и животину. Славненько вы на потолке обустроились, как робинзоны.

– Ага, спим на сене с козлушкой в обнимку. Смех и горе! Чё хоть слышно в деревне?

– Новости худые. Порадовать вас нечем.

Сидящий рядом Шишкин Иван отозвался глухим голосом:

– В Старой Шишкине ушла из жизни молодая женщина. Не ко времени трагедия приключилась, но к Богу с просьбой не пойдешь.

– Все на этом свете, как в гостях, гостим, а придет время – и надо будет всего-то три доски, – отозвалась мама.

– Ага, Лиза. Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – просипел Иван.

Витька старался подбодрить нас:

– Посмотрите-ка, солнышко-то как хорошо греет, дождей нет, вода прибывает медленно, скоро остановится, а там, гляди, и на спад пойдет.

– Через неделю спуститесь на грешную землю, – поддакнул Иван и дернул за шнур мотора.

Лодка улетела, подняв нос кверху, и оставила за собой высокие волны, которые еще долго бились с шумом о деревенские избы по обеим сторонам улицы. От того, что волны метались, раскачивая загородки и заплоты, хлестали в изгороди и роняли все, что плохо держалось, а потом все это плыло, моторку решили больше на улицы не пускать. Мы остались здесь, как парализованные. Ночами спали с перерывами, очень зябли и жались друг к другу, лежа на охапке сена, покрытые маминой фуфайкой.

Как-то утром заметили, что у нас пропала бочка, из которой тетка Мария поливала огород, исчезли за ночь щепы, мы их так старательно натаскивали!

– Хоть бы самим выжить Бог велел, – говорила мама.

Тут вспомнили, как ранее летом мы с мамой чуть не утонули в лодке, переправляясь на ней через реку на поскотине. Худая оказалась посудина. Ее, поди, не один год не шевелили, а мы, как на грех, уселись. Увидели, что весло в ней лежало. Кто бы мог подумать, что у нее на самом дне узкая щель? Мы обнаружили ее уже на самой средине реки, когда вода сочилась, прибывала, ее становилось все больше и больше, она мочила нам ноги, а лодка тяжелела. Как такое забыть?

– Ты тогда, Таня, пригоршнями да консервной банкой воду вычерпывала. Хорошо, что банку не выбросили из лодки, а то бы утонули. Притка-то не по лесу ходит, а по народу. Думали, что смородины на той стороне реки поедим. Голод нас тогда дожимал, а с ним не свыкнешься, он спуску не дает: то голову замутит, то на сон поклонит, везде и всюду будет тебя преследовать, пока утробу свою чем-нибудь не набьешь. Съешь чё попало, не то что в дыроватой лодке за смородиной поедешь. Мы в те годы все переели, что на зуб попадало. Помнишь, дочь?