Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

На другое лето времечко они проводили еще веселее: выносили из дома столешницу, со всего маху бросали ее на траву перед домом и, как говорили о них в нашем заулке, «отдирали от хвоста грудину». В один из «концертов» от столешницы остались одни щепы. Девушки выбросили их в огород бабушки Елены, закинули гармонь за спину и ушли к себе в дом. Помню, тогда по радио я с интересом слушала передачу «Театр у микрофона», смеялась и плакала, а здесь, в родном медвежьем углу, шла своя трагикомедия.

– Неужели им в хозяйстве стол не нужен, мама?

– В деревне говорят, что они вот-вот в город переедут, потому все на отбой и делают.

– Да, поди, настойку или брагу пропускают, – сказала на свой лад тетка Крестина.

Вскоре приехала Мария К. и объявила, что домок продала и нам пора съезжать с квартиры.

– Вот и хорошо, Дора с семьей уедут, а мы перекочуем в их половинку. Пойду узнаю, почем продают ее, углы потычу да поторгуюсь, – сообщила сразу бывалая тетка Крестина. – Надо успевать, а то перебьет еще кто-нибудь.

– Да никому эти гнилухи не нужны, их можно и даром отдать, – предупредила ее мама.

– Молчи, Лиза. У тебя не были рога в торгах.

Сделка состоялась, мы расходы разделили пополам. Сейчас у нас с мамой не было ни гроша. Мама ойкала и вздыхала:

– Чурка я с глазами, ничего-то дальше своего носа не вижу. Денег-то как жалко, сроду их не видела, а тут все враз и профурила…

– Мама, да мы, можно сказать, дом себе купили.

– Не дом, а половинку, да еще чужого поросенка выкормили.

– Не горюй, мама, мы снова поднимаем занавес. Спектакль продолжается!

Что же мы обнаружили? Низ у половинки догнивал, крыша позеленела, конюшенка стояла на честном слове. Все двери в половинке были крохотные, низкие – только заползать. Тетя заметила, что «девки тут, поди, весь свой ум и выхвостали».

Когда вошли в нее, то на нас глядела одна маленькая, низкая изба с покосившимся полом; кухни совсем не было, зато была русская печь с каминкой.

– Готовься к обиходу, Таня, на Коку не рассчитывай, у нее Ваня позвоночник перебил, и она говорит, что «у ней сейчас туда кулак лезет».

А еще мама сказала, что во дворе полянку вырастим, чтоб приятно было. Я тогда подумала, что она тоскует по мягкой траве.

На прощание Мария К. подарила нам детскую кровать. Мама спала на своем сундуке, а я на этой детской кроватке, как в корыте, с выставленными наружу ногами в отверстия дыр у ее спинки. Ноги мои торчали всегда, как две лытки, а железные кромки давили на мои икры. Голые ноги летом нещадно и больно кусали мухи, и тетка советовала оборачивать их платком. Честное слово, все так и было.

Мама в таких случаях для самоуспокоения пыталась рассуждать широко: Советский Союз вон какой огромный, умом не охватить, в нем уж точно найдутся люди, которые живут хуже нас, а мне казалось, что хуже нас на всем белом свете никто не жил.

Наконец мы собрались на новом месте и расселись по своим спальным местам. Мама посмотрела на нас, усмехнулась и неожиданно метко сказала так, что все засмеялись:

– Вот и обустроили свою каютку.

Название нового жилья и соседям понравилось.

Глава 29. Победители

Самое сильное впечатление детства осталось у меня от увиденного весной 1958 года.

Наступил март, но снег еще не таял. Стояли яркие солнечные дни, такие яркие, что глаза устают от белого света. Дорога перед нашим домиком была в выбоинах, буграх, ямах. Зимой они закоченели, и людям приходилось двигаться по исхоженной и укатанной тропинке у обочины дороги, от чего она сделалась очень гладкой.

Когда я вышла из дому, улица была тиха и безлюдна, только вдоль узкой тропинки издалека двигался на меня непонятный странный черный предмет. Приглядевшись, я не могла поверить в то, что увидела, а идти навстречу не решалась. Я стояла как вкопанная, словно окаменела и прилипла к дороге. Того, что я увидела, казалось, быть не должно. Все чувства смешались в моей голове: ужас, страдание, жалость.

По обочине дороги непонятным способом двигалась только верхняя половина человека. Я чуть не умерла от волнения, по спине пробежали мурашки. Хотелось кого-нибудь позвать на помощь, но, как на грех, улица не оживала.

Между тем получеловек с закопченным, черным лицом, на котором белели только глаза, в черной от сажи старой ватной фуфайке, в изношенной шапке-ушанке, надетой как попало, упорно приближался ко мне. Это был здоровый мужчина, сажень в плечах, без обеих ног, а вместо кистей рук культи, замотанные в старое тряпье, которыми он отталкивался от земли. Мужчина удерживался на самодельных санках прочными кожаными ремнями, крепко опоясывающими его тело.