Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Лишь много лет спустя, когда сама встала к учительскому столу, я поняла, что этому делу надо служить стоя. Лицо ее не было красивым, скорее наоборот. Маленькие подслеповатые глаза закрывали очки с толстыми стеклами, но именно они были центром нашего внимания. Коротко стриженные русые волнистые волосы были всегда одинаково тщательно уложены на прямой пробор, они хорошо гармонировали с ее сдержанной манерой поведения. Во всем ее облике чувствовались достоинство и простота. Она была строгой и требовательной, но как мы ждали урок литературы! Она читала проникновенно стихи Некрасова, Лермонтова, читала прозу с листа. Ее слушали все: кто любил читать, кто не читал и даже те, кто никогда не будет читать. Мы боялись пошевелиться, чтоб не заскрипела парта.

Главным было не нарушить тишину, не помешать продлиться чуду. Слово было для нее вдохновением, упоением и оружием одновременно. Оно будило наше воображение, ласкало слух, а иногда, когда надо, и наносило удары.

Когда она цитировала наизусть «Евгения Онегина», мне чудилось, что кровь течет у меня в другую сторону, я замирала и боялась, что будут слышны удары моего сердца.

Нас заставал врасплох школьный звонок, мы ненавидели его в этот момент. Все, как один, мы негодовали на тетю Тоню, которая опять подала звонок раньше. То ее не дождешься, то поторопится. И куда человек спешит, на что смотрит вместо часов?

В селе говорили, что моя учительница – коренная ленинградка, там закончила университет, в блокаду потеряла всех и от сердечных ран решила временно забыться и покинуть свой родной город. И где, как не в нашем лесном краю, можно это сделать? Как ни старалась она не выделяться из всех, но образованность и Ленинград сделали свое дело: везде и во всем чувствовали мы ее превосходство над остальными.

Учительница, потерявшая, может быть, все и всех, не потерялась сама в нашем затерянном краю, а нашла в себе силы учить нас, ничего не видевших и не знающих, кроме голода и страданий, с каким-то солдатским терпением умно и интересно. Встретить на своем жизненном пути такого учителя – это большое везение и удача. Она навсегда осталась в моей памяти. Всю мою учительскую биографию она прошла рядом со мной, как идеал, как эталон, да так и осталась недосягаема. Как мучила я ее своими длинными сочинениями! Сколько поучительных отзывов читала я на них!

Неожиданно она пригласила меня к себе домой. Жилище ее было убогим, как у большинства в то время. Главным в нем были книги. Они лежали везде: на окнах, на столе, на полу… На стене, на кнопочке висел единственный портрет широко улыбающегося красивого молодого мужчины. Лицо его было настолько притягательным, что я засмотрелась и подумала, что это ее любимый человек, которого она потеряла.

Галина Денисовна прочитала на моем лице все, что пронеслось у меня в голове, и внимательно посмотрела на меня. Ее взгляд всегда заставлял трепетать мое сердце. Она улыбнулась и просто сказала: «Это мой любимый писатель – Джек Лондон. Я, Татьяна, пригласила тебя к себе, чтоб дать почитать одну из его книг». Она быстро нашла и протянула ее мне. На обложке я прочитала «Мартин Иден».

Не скучным назиданием, не монотонной моралью, а хорошей книгой она в нужный момент поддержала меня, чтобы я не спасовала перед трудностями, не потерялась в этом жестоком мире, а училась бороться за свое место под солнцем.

Лошадь не спеша въехала в село. Дряхлая одноэтажная деревянная школа, готовая уже от старости переломиться и раскатиться по бревнышку, стояла на перекрестке улиц в центре села. Мне не терпелось посмотреть, что внутри школы. Спрыгнув махом с телеги, я вмиг очутилась в коридоре школы.

Пол, двери, окна – все покосилось от старости, все обветшало. Не было даже коморки для уборщицы, как и отсутствовал кабинет директора. Как выяснилось вскоре, директор занимал место в учительской вместе со всеми учителями. Справа у стены на самодельных стеллажах пылились в учительской какие-то приборы и реактивы. Везде в глаза бросались теснота и бедность. Актового зала, спортзала и в помине не было. Вскоре и Машка оставила свой деревянный, обшарпанный чемодан и, сгорая от любопытства, пришла к нам. Нас радушно приняла завуч школы Галина Федоровна – нарядная, изящная, улыбчивая. Артистка, а не завуч. Она объявила, что ей передали, какие мы ученицы. Хоть и являлась она официальным лицом, простота и улыбчивость были ее визитной карточкой, потому она сразу расположила нас к себе.

Одним словом, прием в новую школу прошел легко и просто, если бы напоследок завуч нас не обескуражила своим заявлением:

– Только жить вам пока негде, придется в селе поискать квартиру, в интернате мест нет.

Я оказалась неожиданно озадаченная, взятая врасплох, совершенно не готовая к такому повороту событий. В голове стучал один вопрос: оставаться или бросить учебу? Бросить учебу – означало сейчас же ехать назад вместе с Машиной мамой тетей Верой. Я находилась в растерянности и раздумьях: неужели мне снова придется падать в голодные обмороки?