Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Интуитивно я понимала, что этот выбор будет судьбоносным. Решать надо самой, без советчиков. На ту пору мне было 15 лет. Главным было не сидеть сложа руки и ждать готовенькое. Да и мама часто повторяла, что лень портит, а стань[24] – кормит. Я не могла обидеть не по годам рано состарившуюся маму и разбить ее надежды.

Сейчас можно смело сказать, что мы не отказывали своим родителям в их просьбах, а помогали, старались держать слово. Такое поведение с родителями, почитание старших было нормой для моего поколения. Со временем я убедилась, что нормальная, здоровая, живая душа не может жить без любви к матери.

Я осмелела, видимо, потому, что моя дальнейшая учеба висела на волоске:

– А почему мы будем жить не в интернате?

Завуч все объяснила просто:

– Два-три места обычно освобождаются в октябре месяце. С началом учебного года в интернате будет много малышей-пятиклассников из соседних деревенек, некоторые из них так и не смогут приспособиться жить в большом коллективе, им нужна семья, иначе они чувствуют себя брошенными. Подождите месяц, там будет видно.

Это звучало обнадеживающе, и я воспряла духом. Месяц можно пожить и впроголодь – это не смертельно. «Мне не привыкать», – утешала я себя. Конечно, перед некоторыми трудностями иногда приходится отступать, но любое отступление всегда предшествует наступлению. Разве я одна сейчас в таком положении? Сироты войны, дети войны – это целое поколение. Мы все выживали, как могли. Сейчас каждому из нас есть о чем рассказать. Оглядываясь назад, можно утверждать, что война не только отняла детство, но и ранила нас на всю жизнь.

Мне как раз, может быть, можно в чем-то и позавидовать. В своем селе я знала тех, кто не могли в свой срок идти в школу, да не один год, а два и даже три года, а все из-за того, что абсолютно было нечего надеть, особенно осенью и зимой. Нищенство, порожденное войной, навсегда искалечило судьбы многих из нас. Мы отставали делать свою биографию, а то и вовсе не делали, а коверкали ее. Сироты войны, мы всегда были самым незащищенным слоем общества.

Помню, пока я терзалась, боясь сделать ошибку, рядом со мной стояла моя подружка Машка – худенькая, беленькая, тихая. Мне вдруг стало неловко покидать ее, ведь она затоскует без меня, а то и вовсе растеряется от своей неприспособленности, да и тетя Вера наверняка хочет, чтоб мы держались вместе, ей спокойнее. В это время мимо по коридору, гремя ведрами, пробежала худая, как доска, уборщица, а наше молчание нарушила Галина Федоровна:

– Тетя Нюра, помогите устроиться на квартиру двум девочкам из Ленска.

Она посмотрела на нас оценивающе и бросила мимоходом:

– Айдате ко мне жить. Дом рядом со школой, утрами будете высыпаться, я много не возьму, а сейчас подождите меня на улице, я класс домою.

Я уже смекала, что часть денег, которые получу от мамы на неделю, сэкономлю для уплаты за квартиру, а про нее ничего не скажу маме, пусть думает, что живу в интернате. Вскоре выбежала тетя Нюра, и мы подкатили к добротному дому наискосок от школы. «Кучеряво живет тетя Нюра», – подумала я. А ее уж с телеги как ветром сдуло. Она была быстрая, жилистая, работящая. Про таких у нас говорят «на месте не посидит». От длительной работы в школе стала она громкоголосой командиршей.

Женщины, по-видимому, «договорились на берегу, прежде чем плыть через реку», и разошлись. Мы с Машкой вошли в дом и топтались на месте у порога, рассматривали квартиру, так нежданно-негаданно свалившуюся на нас. Войдя в избу, тетя Нюра сразу же затараторила и свалила все в одну кучу:

– Спать будете вместе на гопчике, а как замерзнете, то лезьте на печь… Еду готовить для вас мне некогда, перебивайтесь, как можете; вечером наварю картошки или какое хлебало сварганю.

Муж тети Нюры был тут же в избе и молчал. Он ничего еще не понял. С виду здоровый и еще не совсем старый, он тяжело дышал, и было ясно, что муж не желал участвовать в проектах жены. За «бедовой бабой» ему было не угнаться, а тут и взятки гладки. Она же видела все разом и мгновенно действовала.

Надо сказать, что обстановка в избе была для нас привычной. Сначала в ней ты всегда увидишь большую русскую печь, она стоит посреди избы. Рядом с ней был широкий деревянный гопчик, он выполнял две важные функции: с него все обычно заскакивали на ночь на широкие деревянные полати под потолком и под гопчиком, как водится, со стороны кухни маленькая дверца уводила хозяйку в подполье, где хранились на зиму запасы.

Пообглядевшись, я забросила маленький черный портфель, более похожий на мячик, который верно служил своей хозяйке с пятого класса, и котомку с вещами на гопчик, а Машка поставила свое добро в дальний угол печи. Устроившись, мы решили пройти по всему селу, а вернулись к тете Нюре в новом статусе «фатеранты», как она нас окрестила. Надо было срочно готовиться к школе, ведь завтра 1 сентября, а мы как-никак выпускницы.