Живые души, или похождения Лебедько

Григорий Михайлович считался носителем древней русской традиции скоморошества. Учеников у него по этой части было много и, как правило, ими являлись представители бомонда питерских и московских художников, писателей и рок музыкантов. На каждом из них Карамболь норовил как-нибудь, да нагреться, называя это учебными ситуациями. Обыкновенно подобная история выглядела следующим образом. Григорий Михайлович брался оформить обложку диска или книги кого-либо из своих учеников. А, настропалившись ещё в молодые годы по части тонкостей юридических операций, так улаживал дело, что весь гонорар с диска или книги шёл ему прямёхонько в карман, а ученик оставался с носом. А если и пробовал кто-то причитать, то мастер, гневно сверкая очами, грозился выгнать недовольного из учеников. Методы же обучения у Карамболя были самыми что ни на есть экстравагантными. Руководствовался Григорий Михайлович, по правде говоря, прежде всего, своей наглостью и ярко выраженной смекалкой, - совершая с учениками разного рода трюки и провокации, он умел ловко вытащить на свет божий самые грязные струны их душ и вволю потешался над ними, называя эти свои фокусы самым что ни на есть скоморошеским искусством. Впрочем, возможно, всё так именно и обстояло, да вот, однако же, получалось, что с каждой подобной выходки имел сей скоморох весьма существенную поживу, как правило, выражающуюся в денежном эквиваленте.

Автор не ставит своей целью подробно распространяться о многих весьма забавных историях, связанных с именем Карамболя, потому как читатель уже, вероятно, догадался, что художник, черты неугомонного характера коего мы набросали несколькими достаточно грубыми мазками, как раз таки и являлся целью приезда Лебедько в Рязань. Для большей полноты картины стоит лишь заметить, что это был человек долговязый, лет шестидесяти, однако изо всех сил молодящийся, говоривший по обыкновению энергично и задиристо, и норовящий с первого же шага залезть собеседнику, что называется, прямо в селезёнку.  Жил он со второй своей женою Евфросиньей Сергеевной, рекомендовавшейся, впрочем, как Ева и с двумя её сыновьями-десятиклассниками. Про неё можно сказать отдельно, что это была поистине продувная баба, в чём собственно читатель в своё время будет иметь удовольствие убедиться. Здесь же в Рязани жила и дочь Карамболя от первого брака с мужем своим - Валерием Георгиевичем Маламентом, мужчиной лет пятидесяти, ходившим у Григория Михайловича в учениках, причём сие можно понимать буквально, ибо Маламент всюду, где только возможно, увязывался за учителем, отважно претерпевая всяческие выходки и насмешки последнего.

Всю эту информацию Владислав Евгеньевич дотошно выпытал ещё в Питере у словоохотливого Малкина, который, в свою очередь, в начале девяностых годов двадцатого века находился с Григорием Милайловичем Карамболем в весьма тесных сношениях. В чём, однако, эти сношения состояли, Малкин так и не открылся, всячески увиливая от вопросов Лебедько на эту тему, из чего можно сделать один только вывод, что был Фёдор Валерьевич из числа тех, кого рязанский скоморох ущучил и высмеял на свой лад.

Замешкавшись несколько в дороге, Владислав Евгеньевич едва поспевал на назначенную Карамболем встречу, которая была уготована ему на той самой Московской улице, о которой уже шла речь, в трактире с бойким названием «Ядрёна Матрёна». Трактир был обустроен как бы нарочно для иностранцев, то бишь, так называемые русские черты, к примеру: дубовые лавки, сарафаны, надетые на официанток, разного рода предметы домашней крестьянской утвари, развешанные на стенах — не хватало разве что медведя приплясывающего с балалайкой — все эти черты были выказаны на вкус автора, излишне выпукло, да вот, поди ж ты — может разве остановиться русский человек возле какой-то разумной границы? - нет, норовит он размахнуться, как говорится, во всю Ивановскую.