Живые души, или похождения Лебедько

Лебедько между тем отчасти встревоженный, что Алексей Всеволодович заподозрит, что с Берковым и в самом деле вышел своего рода трюк, а вовсе не основательное многолетнее обучение, поспешил оправдаться: «Все это, конечно, мне ведомо, но, поверите ли — очень уж хотелось слышать это именно из ваших уст, да еще с такими остроумными замечаниями и примерами». Хозяин не отразил на своей физиономии ни малейшего чувства, да вот только искорка, промелькнувшая в глазах его, выдала, что он польщен и весьма: «Что же — двинемся к Символическому. Ещё во внутриутробном развитии младенец попадает под влияние речевого поля других людей, которые как-то выражают своё отношение к его появлению на свет и чего-то уже ждут от него. Это речь других людей, - речь Другого, - заметьте, что Другой здесь обозначается с большой буквы, ибо обобщает нечто принципиально иное, чем сам субъект. Так вот, речь Другого и формирует Символический регистр человека. В результате наше бессознательное оказывается структурировано как язык, причём именно как язык Другого. То что мы желаем – всегда желания Другого, в то время, как наше подлинное Желание находящееся в Реальном, является тем, с чего мы всё время соскальзываем, реализуя желания Другого. Отчуждение человека от своей подлинной сущности, от своего Желания, как я уже говорил, началось с отождествления себя с зеркальным двойником в стадии Воображаемого, и вот по мере вхождения субъекта в поле речи Другого это отчуждение усугубляется в стадии Символического. И далее оно всё более и более нарастает с ходом времени и даже может вызвать запоздалый протест, но этот протест почти безнадёжен: положение ребёнка перед лицом ожидания Другого можно определить метафорой «кошелёк или жизнь» - эта ситуация вынужденного выбора: субъект либо откажется от удовлетворения своего Желания, то есть отдаст «кошелёк», и тогда он сможет продолжить жизнь как член того или иного культурного сообщества, либо он не отдаст «кошелька», но тогда будет исторгнут из жизни и его Желание всё равно останется неудовлетворённым, что и происходит, например, в случае аутизма или развития какого-либо психоза. Это, молодой человек, столь важный момент, что я принужден просить вас повторить его».

«И повторю!, - ответствовал наш герой, - мы отказываемся от своего Желания и всё более отчуждаемся от своей подлинности в обмен на причастность Культуре в целом и вообще к какому-либо сообществу, становясь своим среди таких же предавших свою сущность бедолаг. Но, насколько я понимаю, у нас есть шанс хоть сколько-нибудь да поправить дело. И отказавшись от все новых и новых Желаний, подсовываемых Культурой через большого Другого, обратиться-таки к поиску Реального, в надежде пережить то чудное мгновение, когда мир замолкает, обнажая свою невыразимую ни словом, ни образом безумную наготу», - «Складно выражаетесь, - одобрил старик, закуривая уже пятую сигарету, - хотя все это - слова, слова, слова... А никакое слово не может отразить Реального, оно, в лучшем случае, может являться как бы указующим на Реальное перстом, и то лучшие примеры указующих таких перстов мы находим не в прозе, а в поэзии. Взять вот некоторые шедевры Рембо, Тракля, Гельдерина, Борхеса... И тут мы с вами видим, что Неудача как раз и заключается в невозможности взять, да и, наконец, свести концы с концами, так, чтобы в жизни все сошлось и потекло бы молочной рекой да по кисельным-то берегам. Мы обречены на Символическое, которое постоянно производит в нашем устремлении к Реальному сбои, что и вызывает неуспокоенность. Обречены не для того, чтобы страдать, а для того, чтобы делать определенные ставки! Знания о том, что есть бессознательное и есть Реальное, является отнюдь не признанием нашей жертвенности, это не повод остановиться, не повод перестать делать друг другу слишком больно и отказаться тем самым от Желания. В Желании необходимо упорствовать! И тут единственной практикой является упражнение в длительном наслаждении».