Живые души, или похождения Лебедько

Году в девяносто пятом дочке Григория Михайловича от первого брака приспела, вдруг, охота выйти замуж. Родители жениха были людьми весьма уважаемыми в Рязани, и всенепременно хотели устроить сватовство, как говориться, «по правилам». Назначали смотрины, где должны были встретиться родители невесты и родители жениха. Карамболь явился в отутюженном костюме и учтиво со всеми раскланивался. Родители жениха были в восторге. Они поминутно вскидывали руки и восклицали: «Ах, какая у вас чудесная дочь!» Григорий Михайлович несколько времени смотрел на их восторги, а затем, после очередного восклицания, расстегнул ширинку на брюках, достал свой детородный орган и, постукивая им по столу, молвил: «Конечно, чудесная! Вот этой самой штукой я её и сделал!» В рядах родственников жениха случилась паника и ажиотаж; жених, красный как рак, шлёпал губами, не в силах произнесть что-либо внятное, а его родители, страшно суетясь, пытались судорожно одеться, что в таком состоянии им давалось трудно, ибо рука в рукав не попадала или попадала да не в тот. Наконец, это им удалось, они схватили под микитки не сопротивляющегося жениха и умчались восвояси. Жених оказался разоблачён как «маменькин сынок», что дочка Карамболя смогла увидеть сразу же, а не спустя пару лет маяты с ним. Вступивший с ней в супружеские обязанности Маламент, по-видимому, так же был подвергнут суровым испытаниям, о содержании коих, впрочем, сказать сложно. Судя по взаимоотношениям Маламента с Карамболем, Валерий Георгиевич сумел-таки как-то приспособиться к выходкам тестя, более того, в случае надобности Карамболь использовал его в качестве поддужного, заставляя подыгрывать себе тогда, когда необходимо было «вычесть» кого-то третьего.

Лебедько ни минуты не колебался в том, что, будучи натурой артистической, и никогда не упуская шанса проявить свой талант вычитателя, Карамболь наметил его в качестве очередной жертвы. Судя по всему, прелюдия к «вычитанию» началась уже в трактире. Владислав Евгеньевич вообразил, что весь разговор Карамболя с Маламентом был сыгран специально для него, и, судя по его реакции на нарочитое пренебрежение, будут выстраиваться следующие ходы. К ужасу своему, Лебедько вдруг понял, что не владеет никаким козырем, дабы выудить очередное посвящение - более того, ему уже приуготовляется участь позорно провалиться, а случись подобный провал — дальше ходу нет. Слухи о подобном казусе неминуемо дойдут до Муромцева, и вход к нему будет заказан, несмотря даже на уже имеющиеся рекомендации от Беркова и Закаулова.

«Ну, брат, ты, кажется, уж начал пули лить!, - пытался успокоить себя Владислав Евгеньевич, - вообразил, будто бы тебя-то тут только и ждали, чтобы поглумиться», - однако подобные самоувещевания особой бодрости не прибавляли. Тогда наш авантюрист решил, что нарочно употребит все свои силы не столько, чтобы получить посвящение, сколько для того, чтобы не упасть в грязь лицом и уйти от Карамболя с минимальным убытком для своей репутации. Что и говорить, герой наш трухнул, однако ж, порядком. И, воротясь в свой номер, прилёг в меланхолическом настроении на диван. Время было ещё не позднее, спать Лебедько пока не намеревался, а лишь лежал, да пытался судорожно сообразить, как бы ему половчее отбиться от посягательств Карамболя. Да только, посуди сам, почтенный читатель, - что тут можно заранее придумать, ежели даже и не знаешь с какой стороны последует зуботычина. Помаявшись часик в бесплодных поисках упреждающих действий, путешественник, не найдя оных, стал даже злиться на то, что судьба занесла его в Рязань, - а нет бы поехать мимо к кому-либо более безобидному. Тут было много посулено Григорию Михайловичу всяких нелёгких и сильных желаний; попались в его адрес даже и весьма крепкие слова. Что ж делать? Русский человек, да ещё и в сердцах. К тому же и дело было совсем не шуточное. Исчерпавши запас гневных посулов, Владислав Евгеньевич несколько успокоился, начал, было, позёвывать, да как-то незаметно провалился не то, что бы в сон, а в лёгкую полудрёму. Давай и мы с тобой, драгоценнейший читатель, поднатужимся заглянуть под покрывало Морфея, дабы разглядеть привидевшиеся Лебедьку образы, да послушать его обращение с ними.