На другой день Владислав Евгеньевич бесцельно слонялся по городским улочкам, устремляя все помыслы свои к трём часам пополудни, когда назначено ему было рандеву с Карамболем. Дождавшись оного времени и прибывши по указанном адресу, он постучался в массивную дубовую дверь, ведущую, по видимому, в мастерскую художника. Раз постучал, другой, третий и, занервничав, было, принялся судорожно трясти дверь за ручку. На шум отворилась дверь помещения напротив, и высунувшийся из неё седой старичок прошепелявил: «Чего дверь ломаешь? Не видишь что ли, нет Григория Михайловича, заскочил утром на минуту, да велел передать, что, дескать, не изволит сегодня более явиться». Приезжий стоял как громом прибитый, силясь судорожно сообразить, что бы сие могло означать. Набрал номер Карамболя, а из трубки ответ: «Абонент находиться вне зоны действия сети». Через полчаса позвонил другой раз и вновь напрасно. Тоже и через два часа, и через три, и так до самого вечера. Воротясь в свой номер в настроении препротивнейшем, и вспомнив давешний внутренний диалог с Джокером, Лебедько пустился в мрачные размышления, результатом коих явился вывод, весьма для Владислава Евгеньевича неожиданный: «Как бы то ни было, цель человека всё ещё не определена, ежели он не стал наконец твёрдой стопою на прочное основание, а не на какую-нибудь вольнодумную химеру юности». Продолжая мыслить подобным образом, прилёг он на кушетку, разделся и даже, было, заснул, не имея более никаких надежд насчёт встречи. Проснулся в кромешной темноте от мелодии телефона. Нажавши «ответить», услышал бодрый голос Карамболя: «Вы тут мне звонили 17 раз, почто так нервничали? Обстоятельства, голубчик, так сказать, форс-мажор. Впрочем, готов вас видеть у себя дома сей же час», - «А сколько времени?», - «Время детское - три часа всего», - «Помилуйте, давайте тогда уже завтра?», - «Да нет, уж это вы помилуйте, жду вас сейчас, - после некоторой паузы, - впрочем, не смею вас уговаривать», - «Погодите, я будут у вас через полчаса. Говорите адрес».
Григорий Михайлович встретил гостя чрезвычайно радушно и приветливо. В полчетвёртого ночи у него был самый разгар рабочего «дня». Судя по включённому свету во всех четырёх комнатах и на кухне, бодрствовала вся семья.
«Вот и славно, что явились! Ежели бы начали откладывать, я, ни минуты не сомневаясь, послал бы вас решительно к лешему, ибо посудите сами, какой мне толк лишние сутки вас во внимании держать!» Во время всей беседы Карамболь был чрезвычайно подвижен: он то садился к компьютеру и создавал очередную деталь своей новой работы, то вдруг быстро передвигался по комнате, садился в разных её концах, то устремлялся ну кухню, увлекая за собою гостя, где принимался за плотный ужин, отрывался от него, вновь несся в комнату, к компьютеру, затем опять на кухню, и так всю ночь. Стоит особенно отметить, что в этот вихрь постепенно был вовлечён не только гость, но и все члены семейства Карамболя - жена его Евфросинья Сергеевна и два её сына — откровенные оболтусы лет семнадцати. Сохраняя ангельские выражения лиц, они с наивным и добродушным смехом воспринимали все шутки и выходки отчима, а приход ночного гостя эти молодые люди восприняли с удовольствием и оживлением: в доме знали, что ежели приходит какой-нибудь искатель, значит будет цирк. Сам Григорий Михайлович в отношении к пасынкам изъявлял себя весьма оригинально: «Мы с ними на самом деле друзья. Смотрите, как я здорово устроился: я с их мамой сплю, но Эдипов комплекс - мимо меня. Я же не отец. Ловко, не правда ли?»