Живые души, или похождения Лебедько

Тут автору представляется Родион Раскольников, сидящий в своей чердачной комнате и с тоскою глядящий в окно. Ему, как известно, надобно мысль разрешить и притом так, чтобы к этому решению прислушалась вся общественность. Властителем дум хочет быть Раскольников, понимая, в то же время, как трудно осуществить заветное желание, ведь все места властителей заняты. Периодически взгляд его скользит по окнам дома, стоящего напротив: на окнах висят красивые ситцевые занавесочки, одно из окон приоткрыто: виден стол, самовар, девушки, пьющие чай с бубликами. Вот, казалось бы, о чём можно взгрустнуть, о чем позавидовать, глядя со своего чердака. Но даже в страшном сне не пожелал бы себе Родион Раскольников такой доли — просто пить чай, сидя за ситцевой занавесочкой. Лучше уж побрататься с пьянью кабацкой. Так и Лебедько не пожелал бы себе и в страшном сне такой степени порядка и дисциплины, как у казаков, и несёт он свои свободолюбивые мысли, за которыми, признаться, маячат расхлябанность и разболтанность, - в мир. А казак-то тот, что на берегу Дона развалился, уже и смехом заливается и тычет пальцем в сторону задремавшего путешественника-авантюриста. И один этот жест как бы выказывает последнему всё, о чём мы с тобой, дорогой читатель, размышляли. И вот уже Владислав Евгеньевич очнулся и, пребывая в замешательстве, долго трясёт головой, приговаривая: «Надо же такому привидеться, чёрт возьми! А, ведь и впрямь тут, сударь ты мой, конфликт, - можно сказать драма души!» Сотрясая воздух указательным пальцем правой руки, как будто грозящим кому-то, путешественник  тужиться, было, свести открывшуюся ему в видении, мягко говоря, неловкость к шутке, театрально разыгрываемой перед неким воображаемым «сударем». Однако, на душе нашего героя скверно, ибо, как нарочно, не отбиться уже никак от горького осознания заполонившего мысли. И самые мысли эти мечутся в разные стороны: с одной стороны теперь уже никак не отмахнуться от видения того что то, что ранее считал достоинством  - является самым что ни на есть недостатком, и выглядит он сам в своих же глазах аки шут гороховый. С другой стороны шут гороховый — это же и есть настоящий скоморох, а посему - может все и так достаточно ладно? И всё же остаётся горький привкус, что вся жизнь его выказана ему как неубедительная и неосновательная. Однако же, неубедительная перед кем? Перед самим собой? Тогда кто этот самый «сам собой»? Перед какой частицей души своей приходится Владиславу Евгеньевичу сейчас держать ответ?

И тут Лебедько вспоминает, что давеча в трактире Карамболь увещевал Маламента в том, что циник и негодяй Фёдор Карамазов, дескать, сродни самому Джокеру. Разволновавшись не на шутку, Владислав Евгеньевич тщится вызвать в воображении своём образ этого самого Джокера, что, в конце концов, ему сколько-нибудь да удаётся. Образ рисуется весьма абстрактный и туманный. Однако же, нет сомнения в том, что сей мерцающий всполохами огоньков то здесь, то там и постоянно норовящий измениться контур не то карлика, не то исполина — и есть этот самый Джокер. Взывает к нему наш бедолага: «Вразуми меня непутёвого — скоморошество ли мой удел, либо жизнь моя действительно бестолкова и расхлябана?» Как будто бы из бури ответствует ему хитрый голос образа: «А, ты братец, человек пилотажу высокого, но не убедительного, - оригинал величайший — самого Джокера сымитировал. Ты — пародия на меня!», - «Пародия на Джокера? Наконец-то имя для меня найдено, как говаривал старик Островский!», - «Да ты хват! Откусил от меня кусок и, фактически, создал вокруг него некий мирок и даже убедить и себя и окружающих умудрился, что вот такой Джокер и есть! Комнатный Джокер, ха-ха-ха! Да ты, брат, не стыдись, ибо в тех условиях, в которых ты живёшь, это можно даже неким мастерством назвать. Я, как Джокер свидетельствую — ты мастер! Очень своеобычный, ибо остальные мастера они в чём-то основательные, а ты — мастер неосновательности. Надобно тебе медаль соорудить специальную и выдать от имени международной организации «Рога и копыта»», - тут расплывчатый до того образ превратился в Арлекина с бубенчиками в голове и пошёл ходить колесом, удаляясь к линии горизонта, а затем и вовсе превратившись в точку.

Очнувшись, Лебедько долго ещё сидел на диване недвижим. Чего нет и что не грезится в голове его? Он в небесах поди к Шекспиру заехал в гости. Но, вдруг раздаётся подле него трель будильника, и видит он, что вновь очутился на земле и даже в гостиничном номере, и вновь пошла по-будничному щеголять перед ним жизнь. Одно для себя решил он твёрдо — всенепременнейше разведать назавтра у Карамболя, что тот знает про Джокера.

Ужин и остаток вечера проходят в тягостных раздумьях, ночной сон запомнить, как нарочно, не удаётся, да впрочем, для него довольно и вечернего видения.

***