Живые души, или похождения Лебедько

Покуда машина медленно ползла по колдобинам в Богородицк, Владислав Евгеньевич размышлял над двумя вопросами, во-первых, где бы, таки, ухитриться более-менее сносно отобедать, а во-вторых, как ловчее пристроиться к Дознеру таким образом, дабы посвящение тот ему даровал, как говориться, на блюдечке с голубой каёмочкой. Добравшись до городка, путешественник отыскал гостиницу, больше походившую на постоялый двор, каким его описывали литераторы девятнадцатого века, где худо-бедно занял тесный и душный номер, известного рода, с тараканами, выглядывающими, как чернослив изо всех углов. Совершив сей необходимый ритуал и, посетовав лишний раз на бедность российской глубинки, Лебедько вышел на улицу в поисках провианта.

Пройдя метров двести и свернув в переулок, путешественник чуть не налетел на бабку, тащившую два тяжеленных ведра с водой. Употребив множество выражений, дабы извиниться он, в придачу, чтобы совсем уже загладить свою неловкость, выхватил вёдра из рук старушки, остолбеневшей посреди улицы, и стоящей с открытым ртом - видимо, давно не слыхали местные жители такого обилия вежливых речей. «Куда нести прикажите?», - спросил Владислав Евгеньевич у опешившей бабки. «Вон в тот домик, где дверь приоткрыта, милок». Через полминуты Лебедько оказался в сенях маленького домика, каковые обыкновенно встречаются в захолустных среднерусских городках. Несмотря на скромность и, даже, можно сказать, бедность обстановки, атмосфера была в домике куда более приятной, чем в гостинице. На лавке возле стола сидел старик, седой как лунь, и вырезал из деревянной чурки какую-то фигурку. «Вот, Викеша, погляди какой помощник у меня отыскался. Прямо диво дивное, нездешний, видать, и на нашего Прошку чем-то похож», - рекомендовала бабка гостя старику. Тот поднял глаза от занятия своего и приветливо улыбнулся: «Спасибо, добрый человек. Откуда приехать изволили и по какому делу, коли не секрет?», - «Проезжий я. Направляюсь в Тулу, а сам родом из Питера. Машина по дороге сломалась», - Лебедько приврал, так поди же ты, не рассказывать, ведь, старикам о хитроумной цели его поездки! Бабка услыхав его слова, спохватилась: «Как же машина-то, так посередь дороги и стоит? А сам-то где ночевать будешь?», - «Не извольте беспокоиться, машину отвёз в ремонт, а сам остановился в местной гостинице. Позвольте в свою очередь полюбопытствовать, не знаете ли, где в вашем городе можно хорошо пообедать? Ресторан, может, какой или кафе?»

Старик усмехнулся: «Здесь такого отродясь не бывало. А насчёт пообедать, так ты, добрый человек, не откажи в любезности - отобедай вместе с нами. Вот, Петровна, только что блины спекла, ещё горячие поди». Владиславу Евгеньевичу было неловко отказаться, но и принять столь радушное приглашение, несмотря на урчащий уже несколько часов желудок, оказалось не просто: слишком давно не встречал он такого вот простого русского хлебосольства и даже, пожалуй, отвык от него. После некоторых колебаний, да показных попыток отказаться, предложение было принято и, признаться, все трое были тому очень рады. Блины, особенно с добавлением густой сметаны, мёда да двух сортов варенья, показались нашему герою лучшим яством, каковое он только вкушал за последние несколько лет, а тут ещё душистый чай с травами из настоящего самовара, да откупоренная по случаю гостя и на радость хозяина бутылочка домашней наливки...

Словом, путешественник, спустя несколько времени уже ни минуты не жалел о столь удачном приключении. Речи за обедом текли спокойные и уютные, уносящие Лебедько в далёкий мир его детства. Старики рассказывали о своей жизни, о детях, уехавших, кто в  Тулу, а кто и в саму Москву, о внуках, приезжающих на лето. Хозяина звали Викентий Харламович, жену его Варвара Петровна. Были это люди старой закваски, честно прожившие свой век, спокойно и смиренно принимающие все перемены и социальные передряги. Гость исхитрился все больше задавать вопросов, уклоняясь от подробных рассказов о себе, что, впрочем, прошло почти не замеченным, ибо старики были рады: вот нашёлся кто-то, кто проявляет живой интерес к их скромной и ничем, вроде, не выделяющейся жизни. Викентий Харламович, к тому же, поведал много интересных историй о здешних местах. Лебедько, привыкший к мышлению и образу жизни мегаполисов, не переставал дивиться той чудной ауре чистоты, простоты, открытости и искренности, которая царила в дому. Вот она, наверное, та русская душа, которой восторгались поэты, та душа которую, пожалуй, при свете неоновой иллюминации уже почти и не сыщешь. Как легко дышится рядом с такими людьми, не таящими ничего, не лукавящими, по-настоящему улыбающимися, по-настоящему грустящими.