Живые люди

Ему завидовали все, а он ни разу не пришел, хотя научная группа очень старалась – приглашала на все самое интересное, но ни он, ни его «Турищева» не пришли. Заняты были, наверное.

Вообще интересно, халявные билеты плохо идут. Это я заметила еще в Литинституте, когда училась на драме, а соседка по дому писателей на Лаврухе Надя Кожевникова, дочка автора романа «Щит и меч» и главного редактора «Знамени», – на прозе. Мы с ней подружились и даже стали ходить с ней в институт пешком – а не слабо: от Третьяковки до Пушкинской. Это меня Надька так выгуливала беременную, говорила – полезно.

С тех пор ужасно люблю ходить пешком. Но речь не о том. Однажды я заговорила, что трудно попасть в театры, ни билетов, ни денег нет, а нам педагоги буквально велят каждый день идти в любой театр и смотреть любой спектакль, чтобы учиться.

Надька мне на это: «Ну давай, у моего папы есть карточка, по ней можно взять билеты на любой спектакль, такая специальная касса на Покровке – для важных людей. Ты только скажи название!»

Я не могла поверить своему счастью, аж задохнулась. Она ждет. И тут меня заклинило – я хотела слишком много чего: «Современник», «Таганку», Большой. И не могу выбрать. А Надька-золотая-рыбка смотрит на меня и говорит: «Ну давай-давай!» Мечусь, мучаюсь, хочу все и сразу. Надька меня пожалела и сказала: «Ладно, подумай, потом скажешь!»

Я мучилась несколько дней: изучала по афишам репертуар, советовалась с друзьями. Наконец выбрала «Обмен» по Трифонову в «Таганке». И сказала Наде. Она пожала плечами: «Папа забрал у меня карточку, в “Знамени” какой-то важный прием ожидается. Прости».

* * *

Из Белых Столбов в «Иллюзион» часто приезжала милая старушка – Вера Дмитриевна Ханжонкова, вдова того самого, который сто лет назад фильмы снимал. Как я сейчас понимаю, старушке было под шестьдесят, по-нынешнему – молодая, но тогда говорили «старушка». Разница у них с мужем была сокрушительная, поэтому она еще жила, а он давно нет.

К ней хотелось прикасаться, так была для меня невероятна мысль, что она стояла у самых истоков русского кино. Сейчас я понимаю – сколько же сил ей стоило просто выжить, просто не стать лагерной пылью, а с достоинством жить при этих Столбах и быть консультантом. А ведь она знала бездну!

А тогда меня занимал только ее вид – маргаритка с плоечкой на волосах, сделанной специальными щипцами, вида волны, – у моей бабушки были такие щипцы и хранятся до сих пор в моих завалах.

Почему я с ней никогда не заговорила, почему ничего не спросила? Видела только эту укладку и пергаментные ручки. Ни колец, ничего. Лапсердак на все времена года и вечная торопежка к электричке.

Молодость безжалостна.

Она не дожила до того времени, когда скучный советский кинотеатр «Москва» на Триумфальной переименовали в Дом Ханжонкова, хоть и не надолго. (Рейдерский захват в девяностые.) Но мне было приятно проходить мимо и заходить внутрь – это был привет от Веры Дмитриевны столетней давности. Этот кинотеатр был лично придуман и открыт Александром Ханжонковым в 1913 году. Он был первым удачливым режиссером и продюсером, который сумел на синематографе зарабатывать деньги.

* * *

Сейчас трудно представить, что в том советском забетонированном мире, где чиновники из прачечного треста руководили культурой, могла появиться в роли директора, с виду такая же забетонированная пергидрольная с шестимесячной завивкой баба с живой душой. Это как если бы гипсовый пионер вдруг заиграл на горне и слеза покатилась бы по его щеке. Звали ее Зина Шатина. На моих глазах она превращалась в живого человека.

Мой друг врач Володя Кравченко лечил Зину от самой тяжелой болезни и помогал продлевать ей годы. А она за это предоставляла ему полный карт-бланш – ходить на любой фильм, ну типа как Жарову.

Я потом об этом узнала и страшно удивилась: «А почему я тебя там ни разу не видела?» – «Да нет, – говорит, – я ходил… раза два… на фестивальные просмотры… Был».

И вдруг Вололя дает мне книжку, написанную этой самой, закаменевшей вроде бы советской теткой, об «Иллюзионе». Хорошо написала Зина Шатина о своей любимой работе, о научной группе, о мероприятиях – ну всё же совпартактив! – и тронула меня этой книгой очень. Посмертно.

* * *

В 69-м году я от Литинститута поехала в Варшаву учить польский язык. Там мы встретились с другой группой из Москвы – университетской. Там были две студентки, с которыми мы подружились. Наташа Бяла и Наташа Чарна.

Наташа Чарна, как мы потом узнали, была дочерью партийного начальника Зимянина, поломавшего немало судеб творческой интеллигенции. Но сын за отца (дочь за отца) не отвечает.

Наташка была веселая и очень передовая. Первое, что она нам сказала: «Мы вообще-то чехи».

Поразмыслив секунду, я поняла, что они учат в университете чешский язык. Поразмыслив вторую секунду, я поняла, что после Праги-68 им туда лучше не соваться.

Мы продолжали гулять, но программы у нас были разные, мы уезжали раньше и стали прощаться.

– Если что, – значительно сказала Наташа Зимянина, – студенческий театр на Моховой. Филиппенко – мой муж.