Живые люди

Надо было парировать в этой «купле-продаже». Филиппенко я уже видела в «Царе Максимилиане» – оценила подачу.

– Если что, – сказала я, как бы между прочим, – «Иллюзион». Макароныч – мой муж, ну Делончик.

Хорошо обменялись, душевно. И стали ходить друг к другу в гости, посещать, так сказать, взаимно мероприятия.

Дружим до сих пор. А Наташа Бяла канула. Надеюсь, у нее все хорошо.

* * *

Года полтора назад, еще до пандемии, Коля Досталь, наш известный режиссер, друг и партнер со съемок в фильме «До свидания, мальчики», позвал меня в «Иллюзион» выступить перед показом того нашего фильма. Мне это показалось забавным – я никогда не стояла перед иллюзионным зрительным залом. И согласилась.

Приехала заранее, хотела окунуться в забытую атмосферу почти полувековой давности.

Исчезла комната для научной группы, даже нет ни двери, ни стенки. Внизу приличные туалеты. В зале большие перемены – подняли накатом задние ряды, и получился амфитеатр – отовсюду стало хорошо видно. И сцену увеличили – мы там с Колей спокойно поместились. А вот с фойе и буфетом – ну ничего, никак – архитектор заложил неизменность этих мраморных колонн и холодных стен. С колоннами понятно – «атланты держат небо», а вот хоть какой-нибудь уют не внести. Никак. И нет мечты прежней научной группы – передвижных выставок старых афиш. Их так и не повесили. Нет безумного подвижника для этих передвижников.

А молодежь в новой группе нормальная, чем-то гордятся, о чем-то сокрушаются.

О чем? Да о зрителе, которому ничего не нужно.

В зале безо всякой пандемии четверть заполняемости – зрители возрастные, неинтересные. И мы им не интересны.

Стоим с Колей, глазеем только друг на друга. Ничего не получается.

Вдруг вспомнила одну сценку из прошлого.

Макароныч обычно очень хорошо читал свои лекции, весело, интересно. А тут просят заменить – Володя Соловьев заболел, и в пожарном порядке иди и говори, что хочешь.

Он уже пошел на сцену, вдруг повернулся и тихо спросил:

– А фильм-то какой?

– Сейчас посмотрим, а ты пока начинай, – говорит Алла Маланичева и добавляет: – Я тебя потом кулебякой накормлю.

Выходит мой бедный муж. Я в зале, нервничаю.

Зал ждет. Немного помекав, он начинает примерно так же, как мы сдавали в Литинституте зарубежную литературу профессору Артамонову. Ну не успела я прочитать «Семью Тибо» и понятия не имею, кто такая эта Тибо. Но вдруг слабое воспоминание, вырванное почти из конца огромного романа Роже Мартина дю Гара. Ну это имя я как раз знала – на билете написано. И вот слабое воспоминания из сцены болезни этого Тибо. У него было заболевание почек, его лечил сын-врач, и, когда вдруг отец обмочился, сын пришел в бурный восторг. Почки заработали.

Меня это так потрясло, когда безнадежно перелистывала фолиант, что я заострила внимание именно на этой сцене и минут сорок пересказывала ее своими словами. Артамонов слушал иронически, но не прерывал. Вышла с четверкой. Ну там я хоть что-то припомнила, а тут бедный Макароныч даже названия не знает, хотя ему вынесли бумажку, которую он прочесть не успел. И промямлил:

– Ну право, не знаю, что и сказать.

– Вот именно, – довольно громко сказала молодая женщина, которая сидела передо мной со своим мужем, – не знаешь – не выходи!

Такого быть не могло, от этого зависела жизнь и еда нашей семьи.

Муж усмехнулся, и тут я как заколотила кулаками в спинки их стульев и как заору:

– Он знает, он знает, он всегда все знает, это его манера такая. Я знаю, я его жена.

И тогда муж сказал жене:

– Видишь, как надо защищать своего мужа? Кулаками!

Я в ужасе выскочила из зала, но Макароныч уже пришел в себя и начал бодро рассказывать содержание совершенно другого фильма, который он хорошо знал, а публика – нет.

И в конце он сказал:

– А теперь посмотрите другую картину этого режиссера и сравните с той, более ранней.

Проводили аплодисментами.

* * *

Вот и нас с Колей Досталем так же проводили. Наверно, из жалости. Хотя мы старались как могли и рассказывали, например, как тяжело сниматься в ледяном море и делать вид, что тебе очень жарко.

Когда мы отработали, все вздохнули с облегчением. И пошла музыка Таривердиева, и побежали титры с нашими фамилиями. А нам надо было спешить в Дом литераторов на вечер памяти Фазиля Искандера. Я в последний раз посмотрела на зал, на буфет, на эти холодные колонны и вспомнила десятилетний юбилей «Иллюзиона».

На этом празднике на сцене появился Юлий Ким с гитарой и спел гимн кинотеатра, который начинался так: «“Иллюзион”! Хоть имя дико, но слух ласкает мне оно…»

Я чуть под стул не упала от восторга и сразу же по окончании концерта побежала за текстом. Но Юлик уже ушел.

При первой же встрече я его попросила спеть, он махнул рукой: еще чего. И увернулся.

Через какое-то время я повторила атаку:

– Спиши слова!

– Какие слова?

– Про «Иллюзион»: «Хоть имя дико…»

– Это Блок.

– Что я дура? Знаю, что Блок, но там же как-то ловко про «Иллюзион» сказано. Спиши слова.

– Да не знаю я никаких слов.

– Но ты же пел!

– Импровизировал, просто сочинил по дороге и забыл.

Я дико расстроилась – это же был гимн «Иллюзиона», такие тексты на дороге не валяются.

* * *