Живые люди

Он прошел по своему владению, попрощался с недавними воспоминаниями, наскоро собрал нужные вещи, забил два рюкзака. Наверх подняться не решился. В доме еще стоял запах французских духов.

Дашка молча отдала ему телефон и тоже стала собираться.

Они еще не понимали этого чувства – предательства, но догадывались, что это нехорошо. Не глядя друг на друга, как два соучастника, они прошли через калитку. Ворота были уже заперты.

Дом смотрел на них – он был пустой и мертвый. Обезлюдев, сразу постарел. Повелитель домашних женщин сдавал свои полномочия.

Подъехала машина. Они закинули свои рюкзаки в багажник. Сели на заднее сиденье. Восточного вида таксист загрузил навигатор, и такси тронулось.

Вдруг Дашка вскинулась:

– Бабушка букет забыла. Стойте, стойте!

Машина остановилась.

– Такие нарциссы! Давай маме заберем.

– Нет, – сказал Игнат, – маме они не нужны. Поехали.

И они поехали – разбрызгивая лужи прошлогоднего снега.

Букет остался в доме умирать. Как на кладбище.

Фима Чекмарёва

Она проснулась от ощущения, что ей плюнули в морду, даже слюна потекла по подбородку и закапала ночную сорочку с вышитым зайчиком. На тумбочке возле кровати лежал гламурного вида прошлогодний журнал – именно там ее лучшая подруга Вика Суковатая напечатала отвратительный пасквиль на нее и ее мужа Кондрата. Да, Кондрат был младше на двадцать пять лет, но он так классно постарел от жизни с ней, что они буквально сравнялись по ощущению своего возраста.

Именно такую пакость написала лучшая подруга по фамилии Суковатая. Говорящая фамилия, кстати. Раньше не замечала.

В спальню вошел Кондрат. При виде гламурного издания застыл, потом быстро забрал номер и унес. Он это делал каждое утро. Но Фима обнаруживала журнал в самых неожиданных местах и возвращала на место для усиления немного уже уставшего чувства обиды, которое надо было реанимировать, чтобы не попасть впросак. Это напоминало ей булгаковскую Фриду, которой подносили каждый день платок. Впрочем, кажется, там было не совсем так. Надо бы перечитать.

Надо бы столько всего перечитать, а сил нет, и глаза не видят. Почти. Раньше помогали сильные очки, она с ними умело справлялась, клала мазки крупно, ярко, уверенно. Маленький вернисажик в одной церквушке был вполне удачен – даже по каналу «Культура» показали. Потом занялась катарактой, заменила хрусталик – сначала на левом, потом на правом. Полдня видела ослепительно четко. Потом все вернулось к прежнему акварельному размыву.

Но вот эта Суковатая! Конечно, детская дружба была моментально забыта. Были забыты нежнейшие отношения их матерей, которые вынашивали своих дочерей практически в одно время. А как в детском саду Вике достался шкафчик с зайчиком, а ей с бегемотом. И как она рыдала, и как Вика моментально поменялась с ней шкафчиками. С тех пор дарила ей всякие вещички с этим зверьком.

И после всего она написала эту чудовищную подлость. Забыть все немедленно!

Только сейчас стало заметно, сколько в доме Викиных подарков – вязаные носки, именно их она как раз натягивала на пятки, и, конечно, на каждом по вышитому зайчику.

Чашки – она их так любила – там только ушки, но очень четкие.

Сумка от хорошей фирмы французской – Вика подарила года четыре назад, сказала, что у нее этого барахла полно, деть некуда. А ведь в боковом кармашке был якобы забытый магазинный чек со стоимостью сумки, а в другом, совсем потайном – таможня не обнаружит, – нежнейшая открытка, тьфу, с дедом Мазаем, и очень символическая сумма – для Вики символическая, а она на эту сумму прожила два месяца.

Надо бы выбросить всё – Кондрат настаивает, говорит, что отрицательные эмоции ей ни к чему. Он ее оберегает. Хотя ему-то что, не его мама вынашивала в животе детскую подружку. Жалко тетю Бусю, хорошая была женщина, не дожила до ее позора, да Буся вообще не дожила до того момента, когда шаровая молния бабахнула Вику по голове и она стала писать свои пасквили.

Фима никогда раньше не читала эти сочинения, хотя, боже, целая полка стоит, и все с дарственными подписями и этими мерзкими зайчиками. Вика называла эту печатку – мой экслибрис.

Кондрат даже пригласил к жене психолога. Хорошенькая такая, Роксана, немолодая, по профессии певица, но, очевидно, и твой срок, певица, закончился. Пришлось заниматься такими старыми дурами с навязчивыми маниями: то ей мерещится, что за ней следят, когда она идет в душ, – приходится законопачивать каждую щелку, чтобы эти, как их… папарацци, не углядели; то принюхивается к кофе – ядом пахнет.

– Каким ядом? – кротко спрашивает Кондрат.

– Стрихнином… Нет, кураре, более определенный запах.

– А откуда ты это взяла?

– Яд? Не знаю, прочитала у Майн Рида. Нет, у Стивена Кинга.

Певица-психолог внимательно выслушала этот диалог и попросила Кондрата встать за креслом пациентки. Кондрат встал. Потом психолог объяснила, что будет задавать вопросы, а отвечать будет Кондрат, как будто переводчик. А пациентка пусть помалкивает.

Кондрат встал за ее спиной, и от него сразу подуло.

– Котинька, – спросила она, – ты что, форточку открыл?

– Нет.

– А почему от тебя дует?