Живые люди

– Держи, голубчик, – ласково шепнул главный режиссер, награждая охранника шариковой ручкой, украденной в немецком банке.

Тот взял под козырек.

Добрыня брел пустыми коридорами, проклиная судьбу и кураторшу Михрюкову, которая спровадила его сюда, – от греха подальше. По просьбе мамы, но Добрыня про то не знал. Мама спасала сына от ненужной девушки из Конотопа, в то время как единственная возможность вознестись была женитьба на той, на которой мама хочет, и попозже, лет через десять.

Неожиданно коридор вывел во внутренний двор, заваленный декорациями. Первый снежок уже выпал. Дворник лениво подметал падающие хлопья. Зиму обещали снежной и холодной. Пусть пока погуляет.

– Ну, как жизнь? – хлопнул дворника по плечу режиссер. – Как звать-именовать прикажете?

– Абдусалам, ваше превосходительство, – правильно ответил дворник.

– Умница, – порадовался Добрыня.

– Служу России, – ответствовал Абдусалам.

Добрыня насторожился – а ну как его эксперименты не пройдут?! А ну как его выпрут через неделю?!

Директор театра показался ему милым, интеллигентным человечком, озабоченным обновлением театральной репертуарной политики и привлечением зрителей. Он протянул ему руку, на которую Добрыня не обратил ни малейшего внимания. Он никогда и никому не пожимал руку.

– Иван Иваныч, – сказал директор приветливо и иронически добавил: – Иванов.

– Бывает, – согласился Добрыня, – а я Добрыня.

– А по батюшке? – поинтересовался Иванов.

– Исаакович, – весомо и с вызовом ответствовал режиссер.

В голове у Иванова затикало: «Но позвольте, называли совершенно другое имя. Произошла подмена. Как это может быть. Срочно выяснить».

Иванова крышевала серьезная организация, не допускающая ошибок.

– Добрыня – былинное имя, – вспомнил начальные классы директор, – а как же вас матушка называла?

– Так и называла. Добрыня Исаакович.

Режиссер обозревал почетные грамоты, аккуратно развешенные по стенам. Безликое имя директора там отсутствовало. Но сотрудники театра упоминались щедро, особенно его умилило имя Абдусалама Ибрагимова, который получил почетную грамоту и денежную премию за неукоснительное исполнение своих обязанностей.

– Чем удивлять будете? – спросил директор. – Ваши творческие планы? Мы, как ни странно, плановое хозяйство, и нам надо утверждать бюджет, дабы не попасть в ситуацию, не к ночи будь помянуто имя вашего коллеги, Серебренникова. Кстати, как вы к нему относитесь?

Добрыня молчал, не вслушиваясь в словесный поток Иванова.

– Ведь, в сущности, любой творческий процесс несомненно явление божеское…

– А какие обязанности у Абдасалама Ибрагимова? – перебил Добрыня.

Иванов запнулся, но взял себя в руки:

– Театр начинается не только с вешалки, он начинается с хорошо подметенного двора…

– И какая у него денежная премия?

– Поощрительная.

– И…

– Мизерная.

– И…

– Точно не помню. Но он был доволен. Тут ведь главное не эти жалкие копейки, а уважение коллектива, доверие дирекции. Человек должен чувствовать себя…

– Ставить буду свою пьесу, называется «Антиидиот», для полного состава труппы. Ладно, мне надо еще познакомиться с людьми.

И Добрыня покинул кабинет в высшей степени невежливо – так показалось директору, который сразу же бросился к телефону, чтобы выяснить всю эту нестыковку.

* * *

Труппа на встречу не пришла, оказалось – не позвали. Город был не очень большой, но возможности дополнительной подработки находились. Кто на рынке, кто в школьном кружке, кто на местном радио.

Добрыня вышел через совершенно неосвещенное фойе за кулисы, потом на ощупь пробрался на сцену. Тусклый дежурный свет не давал пропасть в темноте, но указаний тоже не давал. Оказавшись неожиданно на большой сцене, Добрыня задохнулся от счастья. Магия всех театров мира обняла его со всех сторон и шепнула: ты дома! Выходной в театре. Ни единой души. И так славно.

Проходя через внутренний двор, он опять увидел Абдусалама. Он все так же задумчиво подметал редкие падающие с небес сентябрьские снежинки.

Потом прогулялся по главной улице Ленина и позвонил своей подруге из Конотопа. Подруга там давно не жила, она там только родилась, но этот чертов Конотоп прилип к ней навсегда. А жила она последние двадцать три года в Москве, окончила ГИТИС как режиссер, и звали ее Маруся. Маруся и Добрыня были хорошей парой, только не всем так казалось.

– Ну как? – спросил милый грудной голос, а ведь она была отнюдь не певица, но этот низкий регистр Добрыню всегда волновал.

– Нормально, – сказал он, – ты там выяснила?

– Конечно. Все согласны. Ведь никто не трудоустроен в Москве, а тут такая возможность. А ты про них рассказал?

– Кому? Тут никому ничего не интересно.

– Репетировать начал?

– Завтра. Приезжай скорей.

– Только учти, у меня сроки поджимают. Ты мне сколько дашь времени?

– Сколько захочешь.

– Ты так говоришь, как будто ты там единственный военачальник.

– Обнимаю.

– Ну давай. Чмоки-чмоки.

* * *

На следующий день встреча с труппой тоже не получилась – из актеров не было никого, пришли сотрудники театра. Сели и смотрят на него. Чего хотят?