Живым приказано сражаться

— Что вы собираетесь предпринять? — только теперь начальник отдела гестапо сел сам и предложил сделать то же самое Штуберу.

— Я внимательно осмотрел дот. Русских можно наказать самым жесточайшим образом. Например, забросать вход и амбразуры камнями и залить их раствором. То есть заживо похоронить. Как в склепе. Если уж кому-то вздумалось писать листовки, прославляя подвиг гарнизона, то пусть все, кто успел узнать о доте, узнают и о том, чем закончилось это бессмысленное сопротивление. В конце концов, мы тоже умеем писать листовки.

— А что, это идея, — поиграл желваками штурмбаннфюрер. — Очень жаль, что эта гениальная мысль пришла вам в голову слишком поздно. Практически она, надеюсь, осуществима?

— Вполне. Правда, понадобится еще пара пулеметов, чтобы держать под огнем…

— Вы получите четыре пулемета, — перебил его штурмбаннфюрер. — Нет, пять.

— И еще — три грузовика. И на каждую машину по десять грузчиков, которые бы собирали камни и свозили их к доту. С тыльной стороны, конечно. Кроме того, понадобится несколько строителей, способных приготовить к вечеру три центнера хорошего цементного раствора.

Штурмбаннфюрер посмотрел на часы: половина десятого.

— Через два часа у вас будут пулеметы, грузчики и грузовики. К шестнадцати ноль-ноль в ваше распоряжение поступит бригада строителей с необходимым материалом и инструментами. У вас все, оберштурмфюрер?

«Вот что значит истинно немецкая пунктуальность!» — почти с восхищением подумал Штубер, нисколько не сомневаясь в том, что в назначенное время все это действительно поступит в его распоряжение.

12

Ночью Громова разбудил Абдулаев.

— Они подползают, командир, — почти прошептал он, словно те, о ком шла речь, могли услышать его голос. — Там, — показывал на амбразуру, — к артиллерийской… Их много. Ползут тихо. Медленно.

— Ясно. Поднимай людей. Только без шума. Света не зажигать.

Лейтенант повесил через плечо автомат и схватил огнемет, который вечером занес к себе. Вчера он уже испытал его в дальнем конце дота, у колодца. Получилось эффектно и жутковато.

Подойдя к амбразуре, он начал вглядываться, пытаясь различить в темноте ночи то, что сумел увидеть Абдулаев. Но лишь через несколько минут, немного привыкнув к темноте, заметил движение, а потом услышал едва уловимое шуршание ползущего тела. Они уже слишком близко. Хотят оседлать амбразуры? Очевидно — да. И выбивать их, ползущих в темноте между воронками, будет непросто.

Первая же струя огнемета осветила трех ползущих друг за другом вермахтовцев и сразу же упала на них огненными гроздьями. В ответ полетела граната, но разорвалась она чуть-чуть в стороне, а взрыв ее слился с криками и стонами охваченных пламенем людей. Андрей видел, как они метались в ночи, вскакивали, снова падали и катались по земле, пытаясь сбить пламя. Еще через минуту он бросился к другой амбразуре… И снова склон озарила огненная радуга. Снова охваченные пламенем враги. В это же время заработали все три пулемета, и кто-то из бойцов-автоматчиков успел занять место у амбразуры, которую только что оставил Громов.

Предоставив защиту своей точки артиллеристам, лейтенант подхватил огнемет и побежал к пулеметчикам. Те тоже сумели прижать противника к земле. Но фашистов залегло человек двадцать. И у дота уже взорвались пять или шесть гранат. Опять их выручил огнемет. Его струи снова и снова заставляли фашистов подниматься (при этом они сразу же попадали под пулеметные очереди), пятиться, вспыхивая живыми факелами…

«Странно, что никому не пришло в голову вооружить гарнизоны дотов огнеметами… — подумал Громов, когда эта атака наконец-то была отбита. — Ведь можно было предусмотреть для них миниатюрные амбразуры, стоя у которых, бойцы выжигали бы врага этим кощеевским огнем, не подпуская к пулеметным и артиллерийским точкам. Ну и, конечно, баки в доте могли бы быть намного вместительнее».

— Что тут у вас? Потери? — спросил он у появившегося в отсеке Гранишина.

— Напоролись, товарищ лейтенант. Коренко опять ранен.

— Коренко? Как это могло произойти? Ведь и боя-то…

— Да умудрились. Бросились к амбразурам, не поняли сразу… Думали, что фашисты пойдут в атаку, а они, оказывается, уже у дота… Вот и… Легко, правда, — в руку. Не везет ему. Только-только подлечился.

— Везет — не везет! Нужно учиться воевать! Воевать нужно учиться — вот что!

— Учимся, — мрачно ответил Гранишин. — Отучились уже. Дот совсем опустел.

— Спасибо за информацию.

— Это правда, что завтра ночью пойдем на прорыв?

— Правда, правда… Мы свое сделали. Последний бой. Почему спросил? Не верится?

— Честно говоря, нет. Думал, вы это так, для поднятия духа.

— И для поднятия — тоже. Что, очень хочется вырваться отсюда?

— Кому ж не хочется? — тяжело вздохнул Гранишин. — Помирать — радости мало. А чую, что уже и моя очередь подходит. Не все же кому-то другому гибнуть да от ран стонать…

— Ладно, не думай об этом. Не нужно думать. Однако ночь, судя по всему, будет трудной, — добавил Громов, прислушиваясь к разрывам снарядов, ложащихся чуть выше дота.