Живым приказано сражаться

Андрей понимал, что, решив, во что бы то ни стало морально сломить их, гитлеровцы, очевидно, предпримут этой ночью что-то гнусное. Однако что именно? Газы? Затопление? Более плотную блокаду? Но у гарнизона есть снаряды, есть вода и пища. А сам дот непробиваемый. Странно только: почему другие доты не сумели продержаться столь же долго? Ведь какую массу войск мы сдерживали бы на этом рубеже! Сколько уничтожили бы фашистов уже здесь, в тылу! И все же… Что они задумали?

— Командир, разреши уйти из дота. Заляжем в пещерах, наверху, а утром дадим бой.

Громов внимательно осмотрел Коренко. Вся левая рука его в бинтах. Они окровавлены. Мария только что перевязала его, но остановить кровь не сумела.

— Может, попытаетесь прорваться?

— Не получается у нас, командир. И вас по рукам свяжем. Лучше дадим бой в пещерах.

— И кто это «мы»?

— Я и Симчук. Прихватим трофейный пулемет, гранаты…

— Но ведь вы даже не сможете пройти туда.

— Почему? Ползком. Симчук на спине. Он уже пробовал.

— Да ранены вы, ранены! — взорвался было Громов, однако сразу же осекся. А что он мог предложить им, раненым, особенно Симчуку, вместо этой вылазки? Прорываться вместе со всеми? Ждать смерти здесь, в доте?

— Ну что ж… Если вы твердо решили… Можете прикрывать дот в мертвой зоне. Крамарчук, Петрунь и вы, Гранишин… Помогите им собраться и доставить туда пулемет. На плато фашистов пока нет. А вот дальше… Дальше не пройти. Мы, все остальные, прикроем вас. Да, не забудьте фляги с водой. И консервы.

Громов понимал, что эти двое идут на смерть. Но разве они, остающиеся в доте, не так же обречены? Поэтому он не стал устраивать сцены прощания. Все должно было выглядеть так, будто они переходят из одного отсека в другой, меняют позицию — вот и все.

На удивление, операция эта прошла довольно спокойно. Похоже, что после неудавшейся атаки фашисты убрались в окопы и отошли на верхнюю террасу. Оставлять пост на крыше они просто-напросто не решились. Или не сочли нужным.

Громов посмотрел на часы. Половина третьего. «Послать этого Штубера, что ли? И без него тошно».

Возможно, он и утвердился бы в решении не поднимать трубку, но именно в эту минуту давно и, казалось, навсегда умолкнувший аппарат вдруг ожил. Услышав его трель, Громов не задумываясь шагнул в мрачную пещеру отсека.

— Ну, что скажете, господин лейтенант? — послышался в трубке наигранно бодрый голос оберштурмфюрера. Неужели действительно это тот самый старший лейтенант СС, которого он скрутил у моста и который потом, по иронии судьбы, именно здесь, напротив дота, сумел уйти на правый берег? Вчера Громов не спросил его об этом. Просто забыл. Слишком уж неожиданным был звонок Штубера и весь этот разговор.

— Все, что я мог сказать, я уже сказал, отбивая атаку ваших войск.

— Ну, сидя в подземной цитадели и при таком вооружении, можно отбивать атаки посложнее. Стоит ли говорить сейчас об этом? Вы подумали над моим предложением?

«Да пошел бы ты!…» — мысленно вскипел Громов, но вместо этого ответил довольно спокойно:

— Подумал. Гарнизон будет сражаться до последнего бойца.

— Ну что ж, это ответ солдата, — сразу же отреагировал Штубер, очевидно, будучи готовым к такому варианту беседы. — Только знайте, — вдруг перешел он на немецкий, — я дарил вам последнюю возможность спасти свою душу.

— Это была возможность продать ее, оберштурмфюрер. Продать, а не спасти. Это далеко не одно и то же. Кстати, я хотел бы задать вопрос и вам. Уж не тот ли вы офицер, которого я… пленил там, у моста, дней двенадцать назад?

— Я мог бы вас разочаровать, сказав, что понятия не имею, о ком идет речь. Однако не стану портить вам настроение, лейтенант. Хотя вы мне его испортили. Да, тот самый. Судьбе, как видите, было угодно, чтобы со временем мы поменялись ролями. И теперь уже вы стали моим пленником.

— Это еще не факт. Пленниками мы себя пока не считаем.

— Напрасно. Для вас это единственный выход. Иначе гибель.

— Ничего, бой рассудит.

— Не бой, лейтенант, а война, история.

— Они уже рассудили.

И, не ощущая никакого прилива ни злости, ни обычного раздражения, Громов с силой ударил трубкой о цементный пол. А потом еще с величайшим удовольствием потоптался по ее железкам и осколкам, будто этим «ритуальным» топтанием, словно печатью, скреплял свое окончательное решение: души своей на жизнь предателя не разменивать.

13

На рассвете Громов снова попробовал подремать, но его тотчас же разбудил Петрунь.

— Я пойду к ним, товарищ лейтенант, — проговорил он тоном обреченного. — Выйду из дота и…

— К ним? К кому это — к ним? — не понял Громов. — Нельзя ли чуть яснее?

— Ну, к ним, туда, наверх. Трудно им там будет одним, раненым. А так… Все равно это наш последний день.

— Кто это тебе сказал, что последний? — только сейчас Андрей поднялся с лежака и внимательно посмотрел на Петруня. Лампочка едва освещала отсек, и лицо бойца казалось ему безликой серой маской. — Почему ты так решил? — спросил он еще жестче.

— Да все так думают. Словом, пойду. Трудно им там… Попытаемся продержаться хотя бы до обеда.