Живым приказано сражаться

Тогда, ухватив Гранишина за шею, Громов буквально рванул его на себя. И надо же было случиться так, что именно в это время снаряд угодил в угол амбразуры.

— Спасибо, командир. Еще пару часов ты мне подарил, — тихо сказал Гранишин, поднимаясь с земли и отряхивая лицо от пыли. — Да только хватит нас сегодня ненадолго.

— У тебя кровоточит рука, — прокричал в ответ Громов, переждав очередной взрыв снаряда. Похоже, что фашисты отлично пристрелялись по этой амбразуре. — Сбегай к Марии, пусть перевяжет. И захвати носилки.

— Почему молчит наше орудие, лейтенант?

— Да? — удивился Громов. — А что, действительно молчит?

— По-моему, молчит.

Громов осторожно выглянул в амбразуру. Прямо на дот, стреляя на ходу, ползли два танка. Он понимал, что крутизна склона не позволит им подойти слишком близко, но все же теперь они смогут расстреливать их подземную крепость в упор. Неужели, говоря о том, что сегодняшний день решающий, Штубер имел в виду именно танки? Но ведь они могли бы двинуть их на дот и раньше. Если речь шла о танках, тогда это еще полбеды.

— Гранишин, отставить санчасть. Вон за танками поплелась пехота. Отсекай ее от машин. И бей по щелям танка. Я — в артиллерийскую.

Артиллеристов он увидел возле входа в точку. Там же была Мария.

— Что случилось?! — еще издали крикнул он. — Крамарчук, к орудию!

— Отстрелялись мы, командир, — на удивление спокойно, почти беззаботно ответил Крамарчук, помогая Марии перевязывать раненого. — Угробили фрицы нашу 76‑миллиметровку.

— Да ты что?! О, Господи! Именно сейчас, когда она так нужна! Проклятый день! Этот проклятый день… Кто ранен?

— Газарян.

Он был ранен в плечо и в скулу. Раны оказались тяжелыми. Газарян был без сознания, а теперь еще и терял кровь. Терял слишком щедро, чтобы у Марии оставалась надежда вернуть его к жизни. И все же она пыталась сделать это.

Громов метнулся в артиллерийскую точку. Она содрогалась от взрывов. Отсек, где находилось орудие Газаряна, был буквально забит пылью. Когда он, почти на ощупь, добрался до амбразуры, один из танков подполз уже совсем близко. Его бы сейчас… Но ствол у орудия действительно был покорежен, и они оказались беззащитными перед этой стальной громадиной. Через несколько минут фашисты поймут это и окончательно оседлают все амбразуры.

В промежутках между взрывами Громов слышал, как коротко и зло огрызался пулемет Гранишина. Там, наверху, тоже шел бой. Значит, Петруня, Коренко и Симчука уже обнаружили. Да, похоже, что в краткой истории их подземной крепости этот день и в самом деле может оказаться последним.

— Каравайный, огнемет сюда! — выглянул он из отсека. — Крамарчук, Лободинский — с гранатами на выход! Отогнать танки! Кравчук — с автоматом к амбразуре. Не подпускайте пехоту.

Все, что происходило в доте, кажется, совершенно не касалось Абдулаева. Притаившись у амбразуры, он делал свое солдатское дело спокойно, с той долей хладнокровия и степенности, которые заставляют стоящего рядом побороть страх, забыть о смерти, вспомнить, что он тоже солдат.

— Видишь, командир: танк стоит? — Громов не заметил, чтобы Абдулаев оглядывался, но каким-то образом сразу определил, кто именно появился рядом с ним. — Моя думай: «Танкиста убит». Вон окошко в танке. Абдулаев туда стрелял.

— И снаряды у них, очевидно, кончились, — добавил Громов, наблюдая, как залегшие за танком солдаты стали осторожно отползать в стороны, чтобы не оказаться под его гусеницами. — Иначе плевались бы из своей пушчонки. Водитель для этого не нужен. Не дать бы им опомниться.

14

Каравайный успел вовремя. Именно тогда, когда кто-то из танкистов сел на место водителя и попытался увести танк от дота, Громов сумел ударить по нему огненной струей. Следующая струя дотянулась до пехотинцев. Танк задымил и, словно раненый зверь, попятился вниз по склону. Рядом с ним факелом вспыхнул один из солдат. Другого немца, пытавшегося отбежать от живого факела, сразил Абдулаев.

Горящий танк медленно уползал к окопам, и Громов очень жалел, что поразить его уже нечем. Вслед за ним, отстреливаясь из орудия и пулемета, уползал второй танк. Громов видел, как на броне его разорвалась противопехотная граната, и попытался ударить еще одной струей по пехоте, но огнемет выпустил всего лишь маленькую струйку и зашипел.

Все, теперь они остались и без этого последнего грозного оружия.

— Что у тебя, Петрунь?

— Отбили. Ребята помогли. Гранатами.

— Ты остался один?

— Симчука убило. Коренко снова ранило. Без сознания.

— Ясно. Они что, пытались пройти к доту, к амбразурам по крыше?

— Да. Только нас не заметили. Ну, а мы их тут…

То, что связь с Петрунем все еще действовала, показалось Громову чудом. Он только потому и не клал трубку, что понимал: этот тоненький проводок — единственная ниточка, связывающая Петруня с гарнизоном, с армией, с надеждой…

— Слушай меня, Петрунь, — почти с нежностью проговорил он, — попытайся все же вернуться в дот.