Живым приказано сражаться

— Да что мне до истории, лейтенант?! — почти простонал Крамарчук. — Мне дышать нечем — вот какая история! Понимаешь ли ты это или нет? Сколько мы еще протянем здесь, когда они… ну, полностью?

— Не более часа.

— И все?

— И все.

— Будь она проклята, эта бетонная могила!

— Послушай, Крамарчук, иди к раненым. Там Мария… Когда увидишь, что… Не доводи ее до мучений. Словом, ты понимаешь, что я имею в виду…

— Ну что ж… Теперь — конечно. Теперь только бы не сойти с ума и вовремя пустить себе пулю в лоб.

— Где Каравайный?

— В энергоотсеке. Все еще пытается запустить свой дизель и дать нам свет. Не знаешь, зачем он нужен мертвецам?

— Тогда он святой человек. Однако запускать этот дизель сейчас нельзя. Сожрет весь воздух.

— А что, если натаскать сюда снарядов? И рвануть? Проломить стенку.

— Уже думал об этом. Можно и рвануть. Но это не спасение, а смерть. Погибнуть, конечно, можно и таким образом.

— Что же будем делать?

Громов молча смотрел на амбразуру. Теперь сквозь нее пробивался лишь тоненький лучик света. Последний лучик жизни. Достаточно было одного-двух камней, чтобы раз и навсегда оборвать его. Одного-двух камней…

— Эй, красные! Можете считать свой дот неприступным! — кричал тот же немец, который совсем недавно предлагал им сдаться. — Мы укрепляем его по всем законам фортификации!

— Крамарчук, — вдруг схватил Громов сержанта за рукав. — Быстро в энергоотсек. Принеси лом. Или что-нибудь в этом роде.

— И что? Что тогда?

Громов не стал объяснять ему, сам бросился в коридор и побежал к энергоотсеку. В проходе все еще коптели две керосинки, и лейтенант подумал, что надо бы погасить их — зря съедают кислород. Но тратить на это время не стал. Он забежал на командный пункт, взял со стола трофейный фонарик и через минуту уже был в энергоотсеке.

— Что? — встревоженно спросил его Каравайный, копавшийся при свете керосинки в моторе. — Немцы? Я сейчас. Уже вот-вот…

— Лом нужен, Каравайный, только лом.

Он был голым по пояс. В отсеке, всегда таком влажном и прохладном, теперь становилось душно.

— Что делать, товарищ лейтенант? — спросил он, подавая Громову довольно увесистый лом. — Что им делать?

— Продолжайте ремонтировать. Доту нужен свет, — бросил Андрей уже на ходу.

— Я бы… Но очень трудно дышать…

«Там, в стенке колодца, — щель. Если ее расширить… — пульсировала одна и та же мысль. — Там струя воздуха. Я помню. И если щель расширить, — думал он уже стоя по пояс в холодной, почти ледяной воде и загоняя острый конец лома в трещину, — если ее расширить, то мы сможем продержаться еще несколько суток…»

Громов долбил и долбил, однако никакой струйки воздуха почему-то не ощущал. А ведь тогда он явственно почувствовал ее. Она была. Почему же сейчас?… Неужели после очередного обстрела щель сузилась настолько, что?…

Но все же в колодце дышать стало несколько легче. Возможно, здесь существовал еще какой-то свой автономный запас кислорода. Должен был существовать.

— Командир? Ты здесь? — послышалось сверху. И в колодец свесилась голова Крамарчука. — Что там?…

— Щель. Была щель. Как Мария, раненые?

— Плачет Мария. Раненым плохо. Они первыми не выдержат.

— Да, первыми… — словно во сне повторил Громов. И, в очередной раз вогнав лом в трещину, вдруг ощутил, что он вошел в мягкую породу, словно в кучу щебенки.

— Есть, Крамарчук! Щель!

— Дай лом. Теперь я…

— Подожди, сейчас. — Он яростно ударил еще несколько раз, вогнал железо поглубже, расшатал и наконец почувствовал, что в лицо повеяло холодком. Легко-легко. Совсем слабая струйка.

— Я со свежими силами.

— Чуешь, сержант? Чуешь? Воздух!

— Что-то ощущается, — еле слышно отозвался Крамарчук.

— Быстро за гранатами! Нужно заложить и рвануть.

— Нужно, — согласился сержант уже чуть-чуть громче и увереннее. — Я мигом! Но если меня долго не будет…

— Понял, Крамарчук, понял!

Вода леденила ноги. Лейтенант уже не чувствовал их. Но зато щель становилась все шире и шире, а струя воздуха все ощутимее. Значит, и там, в отсеках, дышать становится легче. Впрочем, доходит ли туда воздух? Должен. Мария… Господи, хотя бы она продержалась еще несколько минут! А раненые?… «Несколько минут… Несколько минут…» — как заклинание, повторял он, все раздалбывая и раздалбывая щель.

По ту сторону стенки была пустота. Лом несколько раз вырывался из ослабевших рук и уходил в расщелину. Громов еле успевал поймать его за самый кончик. Вслед за ломом туда, в пустоту, уходила и вода. Но сейчас Андрея это уже не волновало. Запас воды в доте есть. Родник сохранится… Сначала доту нужно вернуть жизнь.

— Лейтенант! Бери! И веревка. Два куска.

— Молодец, сержант. Ну, гусары-кавалергарды!… — вспомнились вдруг словечки комбата.

Громов затолкал в щель одну гранату. Вошла! Божественно. Подсказал бы кто-нибудь, как ее взорвать.

— Держи веревку.

— Отойди, сержант, — Громов выбрался из колодца, взял другую гранату и, подсвечивая себе фонариком, несколько раз вогнал ее в разлом. Вырвать чеку — и в разлом. Вырвать чеку — и…

— Крамарчук, за выступ!