Живым приказано сражаться

Громов отчетливо слышал в трубке немецкую речь. Слышал, как Симчук еще силился что-то сказать, но только хрипел в трубку, которая в конце концов захлебнулась взрывом гранаты. Андрей вздрогнул всем телом, словно осколки достигли его по проводам. Но быстро овладел собой и, все еще не выпуская трубку, вопросительно посмотрел на Крамарчука.

— Эти христопродавцы подвозят камни. Будут скатывать их с горы, — меланхолично как-то объяснил сержант.

— Камни? Зачем? — скорее по инерции, чем по необходимости выяснить замысел гитлеровцев, спросил Андрей. — Зачем им это понадобилось?

Крамарчук отрешенно взглянул на коменданта и молча отвел взгляд.

15

— Как обстоят дела, мой фельдфебель? — Штубер появился только к двум часам дня, когда у дота уже вовсю кипела работа: подъезжали машины, одна группа солдат скатывала камни с верхнего яруса на нижний, а другая забрасывала ими дверь и амбразуры, тотчас же заливая свежий слой раствором.

— Дверь уже замурована, господин оберштурмфюрер. Пулеметная точка — тоже. Трудимся над артиллерийской.

— Вы перестараетесь, Зебольд. У меня и в мыслях не было сооружать для гарнизона «Беркута» пирамиду.

— Но замуровать-то их все равно необходимо.

— И что же предпринимают русские?

— Стреляли до последней возможности. Даже когда стрелять им уже было не по кому. Я приказал всем убраться из секторов обстрела.

— Были заявления о сдаче в плен?

— Не было, господин оберштурмфюрер. Мы ничего такого не слышали, — добавил он, уловив настороженный взгляд Штубера. — Если бы они просили об этом, мы бы, конечно, приостановили работу, подождали вас.

Он знал о страстном желании Штубера пленить коменданта дота и догадывался, что оберштурмфюреру не по себе от мысли, что так и не смог сломить советского фанатика.

— А вообще-то я ему не завидую, этому лейтенанту. Когда он почувствует, что задыхается, сразу же захочет выкарабкаться на свежий воздух.

— Ваши чувства по этому поводу меня совершенно не интересуют, мой фельдфебель. Лучше скажите, что бы предприняли на его месте лично вы? Они могут попытаться взорвать ваши баррикады?

— У них есть один разумный выход — сдаться в плен. Но, судя по всему, эти красные предпочитают смерть.

Выслушав фельдфебеля, Штубер приказал ему приостановить замуровывание и подойти с рупором к артиллерийской амбразуре.

— Через пять минут мы завалим вас камнями! — кричал Зебольд, коверкая слова. — А еще через полчаса вы в своем бункере задохнетесь! Однако немецкое командование гуманное! Оно предлагает вам сдаться в плен! Предлагает последний раз.

Повторив это дважды, Зебольд решил подождать ответа русских, но вместо него в оставшуюся щель осажденные каким-то образом сумели протолкнуть лимонку, и стоящий на крыше дота фельдфебель лишь на какую-то секунду успел броситься на землю раньше, чем прогремел взрыв. Одним осколком ему пробило свалившуюся пилотку, другим разорвало голенище сапога.

— Не огорчайтесь, мой фельдфебель, — невозмутимо прокомментировал это происшествие Штубер, когда через несколько минут после взрыва Зебольд примчался к нему в окоп. — Русские вас просто-напросто не поняли. О чем они будут горько сожалеть. Обер-лейтенант, — обратился он к Вильке, — замуровать последнюю амбразуру.

— Не хотите поговорить с русскими по телефону? Мои связисты могут подсоединиться к кабелю, что вел к пещерам, которые защищали солдаты взвода прикрытия.

— Я с покойниками не общаюсь, обер-лейтенант, — презрительно процедил Штубер.

16

Камень, снова камень… Всплески раствора… Все меньше света в отсеке, все гуще и чаднее становится воздух…

Громов поднял автомат и в отчаянии расстрелял по камням весь магазин. Пули рикошетили, с воем уносились куда-то вверх или врезались в стенки амбразуры, не причиняя при этом каменному завалу никакого вреда. Это были выстрелы бессилия. У него еще осталось трое боеспособных солдат (в последнем бою Абдулаев был ранен в плечо и сейчас лежал в санчасти), масса снарядов и патронов, есть даже гранаты… Они находятся в мощном доте. Разве не обидно, что, обладая всем этим, они в конце концов оказались бессильными и обреченными? И самое страшное — что умереть придется не в бою, а вот так, задыхаясь или кончая жизнь самоубийством.

— Даже пострелять не дадут напоследок, — остановился за его спиной Крамарчук. — Измором возьмут, христопродавцы. Удушат в подземелье — и отпевать некому будет.

— Зато склеп идеальный. Лучшего и желать не приходится, — мрачно отреагировал Громов.

— Может, все-таки сдадимся, а? В самом деле, какого черта умирать, да еще вот так, мученически? Только бы нас выпустили отсюда, а там мы еще по дороге в лагерь сбежим.

— Брось, сержант. «Сбежим! По дороге в лагерь!…» Ты же знаешь, что обороны этого дота они нам не простят. И хорошо представляешь себе, что нас ждет. Не говоря уже о бесчестии самого плена.

— Но ведь жалко же подыхать вот так, по-крысьему! Ведь повоевали бы еще! И скольких бы уложили!

— Мы храбро сражались, сержант. Теперь наша задача: так же храбро и мужественно умереть. Ну а то, что они замуровали гарнизон… Именно как зверство этот случай и войдет в историю войны.