Читаем Живым приказано сражаться полностью

Живым приказано сражаться

Богдан Иванович Сушинский , Богдан Сушинский

— Не смогу, — еле слышно ответил боец, немного помолчав. — Подстрелят. Здесь я тоже, как в доте. Только пусть ребята еще раз поддержат меня гранатами. Когда германец попрет, пусть поддержат. Почему орудие молчало? Танки ведь…

— Нет у нас больше орудия, Петрунь.

— И второго нет? Господи, что ж теперь?! Значит, все…

— Ну, это мы еще…

— Немцы, командир, немцы!…

Петрунь положил трубку рядом с аппаратом. Может, в спешке, а может, не желая обрывать эту последнюю связь, чтобы лейтенант тоже мог слышать, как он ведет бой. И Громов действительно слышал, как начал нервно исповедоваться его пулемет.

— Ну что ж, еще один бой мы выиграли, — сказал Громов минуту спустя и только тогда положил трубку на полевой аппарат. — Теперь фашисты на час-другой успокоятся. А там будет видно.

В коридоре он чуть было не столкнулся с Крамарчуком, который вместе с Каравайным нес кого-то на носилках.

— Кто? — нагнулся над носилками. — Ах, да…

Это был Лободинский. Громову показалось, что он мертв.

— А где Кравчук?

— Тоже ранен. Тяжело. В санчасти. Мария перевязывает.

— Проклятье!

Громов посмотрел на часы. Они показывали половину двенадцатого. До вечера оставалась тьма времени, но лейтенант понимал, что каждый час будет казаться теперь годом. Если так пойдет и дальше, ночью в доте уже будут немцы. В это время раздался сильный взрыв у входа.

— Кажется, они пытаются подорвать дверь! — крикнул Крамарчук, выскочив из санчасти. — Сейчас проверю.

Громов бросился в пулеметную точку. Если вермахтовцы действительно принялись за входную дверь, нужно было срочно перенести один пулемет в ход сообщения и соорудить в конце коридора баррикаду, иначе они сразу ворвутся. А сдерживать их уже не будет никакой возможности.

Он вошел в отсек, где стоял трофейный пулемет, взял его и, проходя мимо соседнего отсека, позвал Гранишина. Тот молчал.

Лейтенант заглянул внутрь. Голова Гранишина покоилась на кожухе «максима», и, казалось, что кровь источает сам пулемет. «Это и есть война… Крестом не осененная», — мелькнула в сознании Громова какая-то странная мысль.

— Дверь заклинило! — появился в отсеке Крамарчук. — Так что войти они не смогут. Разве что рванут еще раз. Но их там сейчас Абдулаев распугал. Выйти, правда, мы тоже не сумеем.

Говоря эти слова, сержант приподнял голову Гранишина, убедился, что тот мертв, и оттащил тело от пулемета. Делал он все это с убийственной будничностью, которая просто поразила Громова, хотя ему казалось, что уже давно разучился поражаться чему-либо, что происходит в этом доте и вокруг него.

— Нужно еще «помочь» им из пулемета. Прижми немцев на этом участке, загони поглубже в окопы, а я прощупаю их у входа.

Громов дал несколько очередей по всей линии окопов, которые открывались ему в этом секторе, но фашисты и так не очень-то высовывались — очевидно, теперь они больше уповали на артиллерию. Однако там, наверху, пулемет Петруня все еще молчал.

Андрей пошел на командный пункт и попробовал связаться с ним. Связи не было. Еще несколько минут он прислушивался к тому, что делается наверху, однако ничего такого, что свидетельствовало бы о существовании там своего бойца, расслышать не смог. Тем временем осаждавшие снова ударили по амбразурам изо всех видов оружия. Они поняли, что дот на грани гибели и, стараясь ускорить развязку, наседали, как изголодавшаяся стая волков.

«Ну что ж, прощай, Петрунь. Мужественный ты был парень. Сколько храбрых ребят полегло здесь, на этих склонах, сколько их полегло! Остается только пожелать себе умереть так же мужественно, как все они…»

В пулеметную точку он звонил с затаенным страхом, что и там поднять трубку уже будет некому. Может быть, поэтому вздрогнул, услышав:

— Алло! Сочи на проводе! Курортников просим собраться у второго причала!

— Ты жив, Крамарчук?! Ты, чертяка, жив?! Что там у тебя?!

— Фашисты из окопа убрались. Правда, не все, несколько человек осталось в нем навечно. Но с пушкой оно как-то посолиднее было, комендант.

— Теперь о пушке даже мечтать невмоготу. Так что… А Петрунь молчит. Нет с ним связи.

— Может, еще отзовется?

— Да уже, наверное, нет. Не верится.

— Подождем, комендант, подождем. Это же Петрунь, наш хлопец. Вдруг провод перебило, да мало ли что…

— А как хочется, чтобы там, наверху, оставалась еще хотя бы одна родная душа!

— Скоро и наши души будут там, «наверху».

— Отставить, сержант.

Впрочем, Крамарчук оказался почти пророком. Телефон действительно ожил.