Жизнь Аполлония Тианского

Казалось бы, романизованная биография уже существовала и пользовалась успехом — действительно, популярность «Александрии» оставалась непревзойденной. Но эта популярность не была санкционирована школьным обучением. Филострат своим авторитетом столичного софиста возвысил традицию низовой литературы до уровня литературы ученой. Этот новый престиж обеспечивался, в частности, тем, что Филострат строил свое занимательное повествование по всем правилам риторического искусства, которым не владели и не могли владеть безымянные авторы народных книг. Слушатели, а затем читатели, сами получившие риторическое образование или хотя бы знакомые с риторическими произведениями, легко и с удовольствием опознавали в сочинении Филострата приметы самого изысканного и самого модного рода словесности — риторики.

Юлия Домна поручила Филострату описать жизнь Аполлония именно потому, что он был профессиональным ритором, одним из тех самых «софистов», «витий», а то и «пустозвонов», которых не терпел его герой. Риторическое искусство имело славное прошлое, родилось во времена греческой независимости, числило главным своим классиком Демосфена, а главным теоретиком — универсального Аристотеля. Для политических деятелей независимой Греции способность убедительно говорить была жизненной необходимостью, и чем демократичнее была законодательная или судебная процедура, тем больше приходилось говорить — древние софисты именно потому так часто посещали Афины, что в Афинах особенно много голосовали и, соответственно, особенно много говорили, а этому следовало научиться.

Аристотель в самом начале своей «Риторики» подразделяет красноречие на три вида: совещательное (политическое), судебное и эпидейктическое (оценка события или деятеля). Риторы учились всему, но вскоре после создания нормативной риторики греческой независимости пришел конец, и практическую ценность сохранило лишь судебное красноречие — таким образом житейское значение риторического образования оказалось ограниченным. Римляне по греческим образцам и с помощью греческих учителей овладели ораторским искусством, но вскоре и тут политическое красноречие постиг все тот же печальный удел — оставаться риторическим упражнением. Так школьная риторика сделалась богаче и разнообразнее риторики практической, риторическое искусство усложнялось и совершенствовалось уже не для житейских надобностей, но само по себе. Риторы (софисты) не только обучали своему искусству, но и демонстрировали его перед многолюдными аудиториями: прославляли давно умерших исторических деятелей, доказывали свою правоту в вымышленных тяжбах, рассуждали о пользе вымышленных законов, утешали вымышленных страдальцев — да еще сплошь да рядом от чужого лица. Это была игра.

Школьная риторика была игровым резервом реальности: в риторических школах разыгрывались все мыслимые ситуации, требующие словесного вмешательства, так что даже ученик софиста успевал побывать условным законодателем, условным преступником, условным влюбленным, условным богачом, условной вдовой — а уже тем более сам софист (особенно такой, который зарабатывал себе хлеб публичными декламациями) умел быть кем угодно и говорить что угодно от чьего угодно лица. Игра богаче и разнообразнее жизни, но игра воспроизводит по преимуществу увлекательные стороны жизни, и тот, кто хорошо играет, не всегда проявляет житейскую смекалку. Выиграв в риторической школе вымышленное дело о вымышленном наследстве или убедив вымышленных сограждан низвергнуть вымышленного тирана, можно было затем не уберечься от штрафа за потраву и не суметь доказать муниципальному совету необходимость ремонта городского водопровода. Отсюда представление об избыточности и бесполезности школьной риторики[499] почти столь же распространенное, как представление о необязательности и бесполезности детских игр (не говоря уже о взрослых играх). Однако бесполезность знаменитых софистов не мешала им оставаться знаменитыми, и постепенно риторика демонстративная эмансипировалась от практической — сохранив — несмотря на свою бесполезность — более высокий престиж, так что способный ритор обычно вообще не обращался к адвокатской деятельности или бросал адвокатуру, как только приобретал известность и получал возможность преподавать и выступать с декламациями.