Жизнь Аполлония Тианского

Усложненное поведение во всех случаях становится средством демонстрации превосходства над окружающими и социального престижа[514], но наличие и количество дополнительных правил гораздо существеннее их содержания, а всего существеннее последовательность в исполнении этих правил. В одной из версий биографии Пифагора он гибнет потому, что не хочет перейти огород или поле с бобами — лучше умереть, чем прослыть пустословом (Диоген, VIII, 1, 39—41). Запрет на бобы был одним из главных пифагорейских запретов, но объяснения этого запрета столь многообразны, что невозможно угадать, как именно он мотивировался древними пифагорейцами и мотивировался ли вообще. Существеннее то, что бобы входили в основной рацион жителей древней Италии, которые могли обходиться (и часто обходились) без сравнительно дорогого и плохо сохранявшегося мяса, но бобовую кашу ели практически ежедневно. Этот демонстративный запрет и становится причиной гибели Пифагора — так некогда погибали из-за своих зароков ирландские герои.

В отличие от Ликурга, Кухулина или легендарных аскетов древней Индии, Пифагор жил в историческую эпоху в цивилизованной и богатой Италии, т. е. в обществе, где обычаи были значительно потеснены законами, и бытовой этикет контролировался почти исключительно общественным мнением. Поведение пифагорейцев вызывало насмешки (иные из них сохранены для нас все тем же Диогеном), но не вызывало серьезного протеста, пока пифагорейцы не явили своих политических амбиций. Между тем эти амбиции были естественным следствием осмеиваемой пифагорейской экстравагантности. Изобретенная Пифагором личная аскеза служила той же задаче, что и прочие личные аскезы — социальному самоутверждению. Кастовое деление в греческих общинах практически отсутствовало, и социальный статус определялся знатностью и/или богатством, а так как знатность была врожденной, то основным способом повышения статуса становилось умножение богатства, которое могло компенсировать безродность и, во всяком случае, всегда служило хорошим дополнением к родовитости. Однако пифагорейская жизнь была непохожа на обычную. Целью пифагорейской аскезы было воспитание новой породы людей или, точнее сказать, третьей породы говорящих тварей, к которой и причислял себя Пифагор, — в уже цитированной заповеди он противопоставлен и богам и людям. Эта новая порода, сама себя именовавшая философами, претендовала не просто на высокий социальный статус, а на статус сверхчеловеческий: в культовом контексте такая претензия не была новой (загробное блаженство орфиков тоже предполагало переход из «человеческого» состояния в «божественное»), но в контексте социальном она была в эпоху своего возникновения новой и неприемлемой. В религиозных воззрениях греков существовало представление о том, что некоторые лица или некоторые группы лиц поддерживают со сверхъестественным миром более тесную связь, чем все прочие, — таковы были жрецы и пророки (служители и избранники богов), жреческие и царские семьи, претендовавшие на божественное происхождение, иногда знаменитые мудрецы, однако эти лица не оспаривали своей принадлежности к роду человеческому, а их социальные возможности ограничивались традицией и обычно использовались для поддержания традиции. Недостаток сведений о древнем пифагорействе мешает реконструировать черты того «святого математика», сведущего в делах божеских и человеческих, каким становился (или должен был стать) тот, кто жил пифагорейской жизнью, хотя некоторое представление о социальной роли божественного любомудрия дает «Политик» Платона, очевидно написанный под пифагорейским влиянием[515]. Исторические пифагорейцы вне зависимости от своих амбиций всем своим политическим предприятиям придавали привычные для современников формы. В явном виде концепция божественности философа была декларирована только одним последователем Пифагора — Эмпедоклом.