Жизнь Аполлония Тианского

К сказанному Феспесион добавил нижеследующее: «Мудрецу надлежит блюсти чистоту пищи, гнушаясь всякой убоины, а еще не распалять очи похотью, а еще избегать зависти, научающей неправедным делам и речам, — вот и довольно. Что же до чародейства и колдовства, то они истине вовсе не надобны. Взгляни на Аполлона Дельфийского, ради прорицалища своего завладевшего серединой Эллады: там, как тебе, пожалуй, и самому известно, паломник задает короткий вопрос, и Аполлон безо всяких чудодействий отвечает, что знает. Уж ему-то легче легкого сотрясти весь Парнас, заставить Кастальский ключ источать вино, запрудить воды Кефиса — а он являет одну лишь истину, ничем из перечисленного ее не приукрасив! Так что не следует нам воображать, будто по собственной воле Аполлона стекается к нему все это золото и прочие блистательные подношения или будто ему было бы приятно, расширься его святилище хоть вдвое против нынешнего, — поистине, некогда сей бог обитал в убогом жилище[242]: вылепили для него лишь малую хижину, и, для постройки этой, по преданию, пчелы несли соты, а птицы — перья. Невзыскательная простота есть наставница мудрости и пестунья истины, а потому будь привержен простоте, позабудь об индийских сказках и прослывешь ты совершенномудрым! Стоит ли голосить из-за «делай так» или «делай сяк», «ведомо» или «неведомо», «такое» или «сякое?» Что толку от всего этого шума, а лучше сказать — ото всех этих попусту бряцающих перунов?

Тебе случалось видеть в книжках с картинками Продикова Геракла[243]. Этот Геракл юн и не успел еще избрать себе жизненный путь, а Подлость и Доблесть вцепились в него и тащат каждая в свою сторону. Подлость разукрашена золотом и побрякушками, одета в пурпур, щеки у нее румяные, волосы кудрявые, глаза подмалеваны и даже сандалии на ней золоченые, ибо в такой вот обуви выступает она на рисунке; а Доблесть, напротив, кажется измученной и глядит горько, неприбрана, одета убого, а не блюди она женской стыдливости, была бы и вовсе нагой. Так вот, вообрази, Аполлоний, будто это ты сам стоишь между индийской мудростью и нашей и слушаешь, кто тебе что обещает. Индийская мудрость обещает устлать ложе твое цветами, напоить тебя молоком и накормить медом, а еще — свидетель Зевс, ты только захоти! — будет тебе нектар и будут крылья, и на пиру будут тебе услужать ходячие треножники, и воссядешь ты на золотой престол, а уж делать-то тебе ничего не придется, ибо все само собой поплывет тебе в руки. Другая мудрость, напротив, велит тебе спать в грязи на голой земле и, подобно нам, удручаться наготой, и ничего милого или приятного не добудешь ты без тяжкого труда, да притом нельзя тебе будет ни лелеять свою спесь, ни гоняться за почестями, а еще придется избегать сонных видений, увлекающих от надежной земли. Ежели будет твой выбор подобен Гераклову и примешь ты твердое решение истиною не пренебрегать и природной простоты не отвергать, то по праву скажешь о себе, что множество львов полонил и множество гидр порубил[244], и многих одолел Герионов и Нессов, и все свершил Геракловы подвиги! Ну, а ежели нравится тебе скоморошничать, то угодишь ты и зрителям и слушателям, да только окажешься не умнее любого человека и превзойдет тебя всякий нагой египтянин».

11. После этих слов все оборотились к Аполлонию: товарищи его заранее знали ответ, а вот товарищам Феспесиона было любопытно, найдется ли гость возразить. Однако Аполлоний, похвалив египтянина за плавность и звучность речи, спросил: «Больше ничего не скажешь?» — «Клянусь Зевсом, я все сказал!» — отвечал тот. Аполлоний вновь спросил: «Может быть кто-нибудь из египтян добавит?» — «Выслушав меня, ты выслушал всех».

Тогда Аполлоний, чуть помедлив и словно бы разглядевши сказанное, промолвил так: «О премудрый египтянин! Твоя речь о выборе, который, по словам Продика, в юности свершил Геракл, была по мысли здравой и по духу философской, да только мне она без пользы! Я пришел к вам отнюдь не для того, чтобы советоваться, как жить мне дальше, ибо давным-давно избрано мною верное решение, а я старше вас всех, кроме разве Феспесиона, так что, явившись сюда, я бы и сам — мне это более пристало! — дал вам совет насчет выбора мудрости, когда бы не оказалось, что вы уже успели выбрать. Впрочем, годы мои столь преклонны и мудрость моя столь превосходна, что я без колебаний изложу перед вами причины своего решения, дабы объяснить, как сумел я верно выбрать жизнь, лучше которой и придумать нельзя.