Жизнь Аполлония Тианского

9. Как-то раз, когда Аполлоний возлежал под одним из деревьев, отвечая на вопросы товарищей, Дамид отвел Тимасиона в сторонку и спросил: «Вот эти Нагие, приятель, — ты ведь с ними знаком, — так в каком роде их мудрость?» — «Она превосходна и могуча», — отвечал Тимасион. «Однако же, голубчик, поступать с нами так, как они поступают, вовсе не мудро! Не поговорить о мудрости с таким великим человеком, а вместо этого заносится перед ним — уж и не знаю, товарищ, что это, если не спесь?» — «Спесь? Ничего подобного я за ними не замечал, хотя побывал здесь уже дважды — они всегда учтивы и любезны с посетителями. Совсем недавно — пожалуй, дней пятьдесят назад — гостил тут некий Фрасибул, любомудрием отнюдь не примечательный, однако и его приняли с распростертыми объятиями, когда он сослался на Евфрата».

«Что ты говоришь, парень? Неужто видел ты в этих краях навкратийца Фрасибула?» — «Да, и более того — я привез его сюда на своем собственном корабле!» — «Клянусь Афиною, я все понял! — воскликнул Дамид в возмущении. — Похоже, тут не обошлось без подлого плутовства!» На это Тимасион возразил: «Я давеча спрашивал твоего друга, кто он таков, однако он еще не удостоил меня ответом. Ежели это не тайна, скажи мне, кто сей муж — тогда, быть может, я сумею помочь тебе отыскать желательное решение». И услыхав, наконец, от Дамида имя тианийца, он сказал: «Ты верно уловил суть дела! Когда мы с Фрасибулом плыли обратно, я спросил, какова была цель его путешествия, а он, признавшись, что о науке не слишком радеет, рассказал мне, как внушил этим вот Нагим подозрения против Аполлония, — теперь-де, когда бы тот к ним ни явился, они на него и глядеть не пожелают. С чего пошла у них эта ссора, я не знаю, но Фрасибул, по-моему, повел себя подло и по-бабьи. Впрочем, я поговорю с нашими хозяевами и объясню, как было дело, ибо я с ними в дружбе». Итак, под вечер Тимасион воротился, сказав Аполлонию только, что переговорил с Нагими, однако Дамиду он потихоньку сообщил, что Нагие переполнены услышанным от Фрасибула и намерены явиться поутру.

и о прении Аполлония с Феспесионом, как спорили они об индусах и о премудрости индийской, и о многих иных наиважнейших предметах (10—13)

10. Проведя вечер в незначительных и недостопамятных разговорах, улеглись они спать там же, где ужинали. На рассвете Аполлоний, помолившись по своему обыкновению Солнцу, погрузился в размышление, и тут Нил, младший из Нагих, подбежал к нему со словами: «Мы пришли к тебе». — «Отлично, — отвечал Аполлоний, — ибо я-то ради вас шел от самого моря». Сказавши так, он последовал за Нилом.

Собеседники встретились около навеса и после взаимных приветствий Аполлоний спросил: «Где мы будем разговаривать?» — «Здесь», — промолвил Феспесион, указывая на рощу. Упомянутый Феспесион был у Нагих главным, так что и тут пошел впереди, а остальные пристойно и неспешно брели ему вслед — совсем как судьи в Олимпии за своим старейшиной.

Усевшись как придется, уже без соблюдения прежнего порядка, все уставились на Феспесиона, будто на хозяина беседы, и он начал свою речь такими словами: «Говорят о тебе, Аполлоний, будто ты посетил Пифийское и Олимпийское святилище — доносил нам об этом и Стратокл-фаросец, якобы повстречавший тебя там. Так вот: в Дельфах для гостей и на флейтах дудят, и на струнах бряцают, и песни поют, да еще ублажают их комедиями и трагедиями, так что только под самый конец дают им лицезреть состязания нагих ристателей, а из Олимпии, напротив, все перечисленные развлечения изгнаны как бесполезные и несообразные с обычаем, так что гостям по установлению Гераклову показывают лишь нагих ристателей — и только. Знай, что между нашей мудростью и индийской различие такое же: индусы наподобие пифийских зазывал увлекают толпу многовидным чародейством, а мы предстаем в наготе своей словно на Олимпийском ристалище. Нам здесь земля постелей не стелит и не поит нас вином и молоком, как вакхантов, да и воздух не возносит нас ввысь — нет! мы спим на голой земле и кормимся природными ее плодами, кои дарует она нам не в насильственных муках, но по доброй воле. Впрочем, пошутить и мы умеем. А ну-ка вот ты, дерево!» — так обратился он к вязу, третьему по порядку от того, под коим велась беседа. «А ну-ка, дерево, поздоровайся с премудрым Аполлонием!» И названное дерево поздоровалось, как было велено — голос у него оказался ясный и звуком подобный женскому. Этим способом Феспесион хотел унизить индусов и возвыситься во мнении Аполлония, ко всякому слову поминавшего индийские чудеса.