Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана…

Дружба эта была во всех отношениях удивительной, так как трудно представить себе – и писательски, и человечески – бóльших антиподов. Со всеми любезный, даже преувеличенно интеллигентный и, казалось, лишенный темперамента, Алданов был откровенным эпигоном Льва Толстого, литератором сугубо книжным, кабинетным, не создавшим ни живых характеров, ни живых пейзажей (по словам Бунина, на природу «он, как чеховский кучер, смотрит свысока»). Его конек – эрудиция и чисто журналистская хватка («Ловко пишет», – обмолвился в дневнике Бунин). Очень точно сказал об Алданове Мережковский: «Где-нибудь в Англии он был бы первым журналистом. У него лучше всего политические портреты, записные книжки. А романы – эрзацы…» К тому же Алданов был начисто лишен того, чем богато одарила природа Бунина и что можно было бы назвать «чувством России». Его исторические романы пронизаны, по словам поэта Георгия Иванова, «философией безверия и скептицизма», а «цивилизованной России» для него «почти что никогда не существовало». Что же могло связывать – творчески и человечески – Бунина с Алдановым?

Ответить на этот вопрос и легко, и трудно. Простое лежит на поверхности. Отчасти это объясняет сам Алданов, откликнувшийся на кончину Бунина скорбной и честной статьей. «Несмотря на свою славу, – пишет он, – Бунин был до конца своих дней очень чувствителен и к лестным, и к нелестным отзывам». А Алданов и говорил, и писал Бунину о его произведениях и о нем самом только в превосходной степени.

«Очаровала меня первая часть «Митиной любви»; второй я так и не видел, – писал, например, Алданов Бунину 30 марта 1925 года. – Счастливый же вы человек, если в 54 года можете так описывать любовь. Но независимо от этого, это одна из лучших Ваших вещей (а «Петлистые уши» – назло Вам! – все-таки еще лучше). Некоторые страницы совершенно изумительны. Пишите, дорогой Иван Алексеевич, грех Вам не писать, когда Вам Бог (пишу фигурально, так как я – «мерзавец-атеист») послал такой талант». «Вы вообще самый мудрый человек, которого я только знаю», – записала слова Алданова, сказанные Бунину 23 июля 1930 года, Вера Николаевна (сама она только засмеялась, добавив: «Ян и мудрость»). В письме от 7 июля 1936 года Алданов утверждал: «Я считаю так: обо мне, например (кроме моих химических трудов), все забудут через три недели после моих похорон. Вас будут читать пять тысяч лет» и т. д. и т. п. – все в том же духе.

Не это ли было ключиком, отмыкавшим «герметическую» бунинскую душу? К тому же с годами Бунин терял, а не приобретал друзей. А после 1945 года произошел идейный раскол в эмиграции и большинство – в том числе даже самый давний и близкий друг Б. К. Зайцев – отошло от него.

Алданов же оставался неизменно предан Бунину, заслужив признание, записанное А. Бахрахом: «Этому человеку я верю больше всех на земле». Но любил ли Бунин и мог ли вообще любить алдановское творчество? Вряд ли. В письмах, правда, хвалил его романы, однако как-то осторожно, причем порою Алданов прямо-таки напрашивался на это. Характерно, однако, что в своих дневниках Бунин словно избегает говорить об алдановских произведениях (впрочем, изредка допуская и некоторую иронию, вроде сравнения с чеховским кучером): сам автор очень мил, обаятелен, умен, но и только.

Зато показателен оттенок весьма критического отношения к «журнализму» Алданова, который прорывается в дневниках бунинской «музы» Галины Кузнецовой. В ее восприятии – это писатель-репортер. Да вот хотя бы характерная запись из «Грасского дневника» от 27 июня 1930 года:

«Уже объезжая гору, на которой видны три купола обсерватории, он (то есть Алданов. – О. М.) стал расспрашивать, как называется то или иное дерево, какой лес на соседней горе, потом стал делать предположения, как доставляют сюда провизию, есть ли какие-нибудь развлечения ‹…›.

Всю дорогу туда и обратно он расспрашивал. Это его манера. Разговаривая, он неустанно спрашивает, и чувствуешь, как все это складывается куда-то в огромный склад его памяти, откуда будет вынуто в нужный момент ‹…›.

Прощаясь, я ему сказала:

– Завидую вам, Марк Александрович. Вот вы сейчас придете к себе, выпьете чаю, сядете писать… Все у вас уже налажено, роман выдуман, остается писать…»

Если вдуматься, характеристика уничтожающая. Наблюдения копятся рационально и расчетливо, но все – мимо души. А ведь Галина Кузнецова в эту пору жила мыслями и чувствами своего кумира, была его «эхом». Остается догадываться, что ни тогда, ни тем более позже, когда почти нищий, старый и больной Бунин видел в Алданове, можно сказать, единственного друга-писателя, он не решался высказать правду о нем хотя бы «для себя». Но полагаю, в душе все же мерил алдановское творчество иной, «бунинской» мерой. А дежурные хвалы в переписке? Не так ли Бунин хвалил в свое время и неизмеримо куда более талантливого Горького…