Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана…

«Милый капитан, Вы давно мне не пишете – напишу хоть я сам Вам, – немножко пожалуюсь, как жестоко наказал меня Бог, так жестоко, что я даже дивлюсь: неужели столь велики грехи мои, что я уже 14 лет терплю это наказание! Думаю, что редко в чьей судьбе было нечто подобное! Вот что было, например, вчера вечером – отчасти из-за Вас, из-за Ваших плоскогубцев. Зуров теперь шьет из каких-то лык женские башмачки – для одного своего приятеля в (неразборчиво. –

О. М.) – и порядочно на этом зарабатывает, пользуясь между прочим в этой своей работе этими плоскогубцами, кои Вы приобрели когда-то в Бельведере и оставили нам. Эти плоскогубцы я несколько дней тому назад взял у него, чтобы вытащить кое-где гвозди. И вот он входит вчера вечером ко мне в мою спальню-кабинет в присутствии В‹еры› Н‹иколаевны› и Али и лает: «Где плоскогубцы!» Я перед тем сидел часов пять за одной работой, за которую получаю дровами, и устало и рассеянно отвечаю: «Не помню, где они…» Лает еще грубее и грознее: «Надо помнить, раз вы взяли их у меня! Встаньте и поищите!» – «Но позвольте: ведь эти плоскогубцы не ваши. И почему вы так грозно кричите на меня?» – «Прежде всего потому, что теперь

никто не смеет так рассуждать: ваши, не ваши! Теперь все общее! И плоскогубцы не ваши, а принадлежат дому!» – «Но ведь дом-то мой? И повторяю: не орите на меня». – «Хочу и ору!» – «Все общее? Но зачем же тогда вы хотели летом

бить меня, когда вам вообразилось

, что я помял и сорвал на вашем огороде, то есть на земле при даче, которую все-таки я снимаю, – немного стеблей гороха? Почему у вас в комнате все стены увешаны луком и что было бы, если бы я, например, потребовал хоть одну луковицу вашу в наше хозяйство! Вы ваше логово, заваленное всяческим вашим провиантом и, между прочим, моими же дровами, которыми вы топите мою печку, отнятую самым наглым образом у В‹еры› Н‹иколаевны›, погибающей от холода, – вы ваше логово охраняете, как цепной кобель, а как дело доходит до меня, вы орете, что теперь все общее! Очень удобный коммунизм! 14 лет тому назад вы сели на мою шею, три года тому назад опять внедрились ко мне – и это после того, что было между нами! – и опять живете себе припеваючи, смехотворно платя мне 300 франков в месяц – за питание, за отопление, за освещение, за комнату, за воду, за стирку вашего белья и т. д. и т. д. – 300 франков теперешних в месяц, т. е. иначе говоря, не больше одного франка или даже 50 сантимов в день на всем, на всем готовом!» – Ну, словом, крик, скандал, вопли побелевшей до снега В‹еры› Н‹иколаевны›: «Ян, Ян, ты не смеешь так говорить!» А нынче вечером я был в гостях у соседа, возвращаясь уже в темноте, к 7 часам, подхожу к дому и слышу: он дико орет на В‹еру› Н‹иколаевну›: «Вы всегда были свинья и такой же свиньей и останетесь! Я сижу, пишу, и вдруг вы врываетесь ко мне, отрываете меня от работы, ищете какое-то ваше дурацкое письмо! Вы последняя свинья! Вчера устроил мне скандал этот старый дурак, а нынче вы – старая дура, свинья!» Она ему нежно и жалостно: «Вот и видно, Леня, что вы не любите меня…» А он опять: «Потому что вы – свинья!»

Капитан, клянусь Богом – я передаю стенографически! И неужели никогда этот архимерзавец, архискот не будет извергнут не только из литературной среды, но из всякого общества? Архинегодяй, плантажирующий 14 лет моим архитерпением ради несчастной, архинесчастной В‹еры› Н‹иколаевны›, которую он чуть не по щекам бьет, если она, например, осмелится пикнуть: «Леня, про какой город вы слышали по радио? Я же ведь плохо слышу, повторите…» Она, правда, стала плохо слышать, но если бы вы слышали, как он гаркает на нее в этих случаях: «Я не буду сто раз долбить вам одно и то же!» Но как видите, это ангельские цветочки по сравнению с тем, что я слышал нынче вечером, подойдя к дому и затем неслышно войдя в дом, – как он орал: «Старая дура, свинья!»