Жизнь двенадцати цезарей

В старину такие упражнения назывались по-гречески «синтесы», потом стали называться контроверсиями. Темы их или выдумывались, или заимствовались из судебной практики.

Знаменитые преподаватели, о которых сохранилась память, были, как кажется, только следующие.

(26) Луций Плотий Галл. О нем так сообщает Цицерон в письме к Марку Титиннию[1472]: «Помню, когда мы были детьми, некий Плотий впервые начал обучать по-латыни. К нему стекались ученики, потому что все, кто отличался прилежанием, занимались у него, и я жалел, что для меня это невозможно. Впрочем, утешало меня мнение виднейших ученых, что греческие упражнения могут развить дарование еще лучше». На него же — ибо жил он очень долго — указывает Марк Целий в той речи, где он защищался от обвинения в насилии; он заявляет, что Плотий составил для Атратина, Целиева обвинителя, но не упоминает его имени, а обзывает его ячменным ритором и издевается над его напыщенностью, пустотой и убожеством.

(27) Луций Вольтацилий Пилут, как рассказывают, был рабом-привратником и даже, по древнему обычаю, был прикован на цепь; потом, освобожденный за дарования и любовь к наукам, он помогал своему патрону составлять судебные обвинения. Затем, занявшись риторикой, он учил Гнея Помпея Великого, и во многих книгах изложил деяния его отца и его собственные. По мнению Корнелия Непота, он первый из всех вольноотпущенников взялся за сочинение истории, а до того времени этим обычно занимались только высокопоставленные лица.

(28) Марк Эпидий, слывший клеветником, открыл риторическую школу и обучал в числе прочих Марка Антония и Августа; однажды, когда последние упрекали Гая Каннуция в том, что в государственных делах он был ревностным приверженцем консуляра Исаврика, Каннуций ответил: «Предпочитаю быть учеником Исаврика, чем клеветника Эпидия». Этот Эпидий хвастался происхождением от Гая Эпидия Нуцерина[1473], который, по древнему преданию, бросился в реку Сарн и исчез, а потом вдруг явился с золотыми рогами и был причислен к богам.

(29) Секст Клодий из Сицилии, преподаватель как латинского, так и греческого красноречия, подслеповатый и острый на язык, утверждал, что испортил себе глаза[1474] из-за дружбы с триумвиром Марком Антонием; он же говорил, что Фульвия, жена Антония, одна щека которой была припухлой, искушает его испытать остроту своего стиля[1475]. Но Антоний от этого любил его не меньше, если не больше. Когда он стал вскоре консулом, Клодий получил от него богатый подарок, судя по тому, что говорит против него Цицерон в Филиппиках[1476]: «Шутки ради ты призываешь учителя, которого ты и твои собутыльники считают ритором и которому ты дозволил говорить против тебя что угодно, — бесспорно, человека ядовитого, хотя не так уж трудно говорить речи против тебя и твоих, — и какая же этому ритору дана награда? Слушайте, слушайте, отцы сенаторы, узнавайте о язвах государства! Две тысячи югеров леонтинского поля[1477] назначил ты ритору Сексту Клодию, да еще свободного от податей, так что даже за такую цену не научился ты здравому смыслу».

(30) Гай Альбуций Сил[1478] из Новарии, будучи в родном городе эдилом, однажды правил суд; но те, против кого он вынес решение, согнали его с судейского места пинками. Возмущенный этим, он тотчас отправился за ворота и далее в Рим. Там он был принят в кружке оратора Планка, который имел обыкновение перед своей декламацией выпускать какого-нибудь другого оратора; взяв эту роль на себя, Альбуций так ее выполнил, что Планк вынужден был молчать, не смея с ним соперничать. Прославившись этим, он завел собственную школу и обычно, объявив тему контроверсии, приступал к ней сидя, а затем постепенно разгорячался и заканчивал стоя. Декламировал он на разный лад — то пышно и с блеском, то сжато, неизменно и чуть ли не площадными словами, чтобы не показаться педантом. Вел он и судебные дела, но очень редко, выступая только в важнейших процессах и только с заключительными речами. Потом он покинул форум, отчасти из стыда, отчасти из боязни. Дело в том, что однажды перед центумвирами, браня противника за нечестие по отношению к родителям, он воскликнул фигурально, как бы предлагая ему возможность поклясться[1479]: «Клянись останками отца твоего и матери, которые лежат без погребения!» — и так далее в этом духе. Тот принял предложение, судьи не возражали, и Альбуций проиграл дело, за что и подвергся жестоким нападкам. В другой раз в Медиолане, перед проконсулом Луцием Пизоном, защищая обвиняемого в убийстве с таким успехом, что ликторам приходилась сдерживать восторг присутствующих, он разгорячился до того, что стал оплакивать участь Италии, как бы снова обращенной в провинцию, и воззвал к Марку Бруту, статуя которого стояла тут же, именуя его «законов и свободы зиждителем и блюстителем», за что едва не поплатился. Уже в старости, страдая язвою, он вернулся в Новарию; созвав народ и объяснив ему в длинной и нелепой речи, почему он решил умереть, он уморил себя голодом.

Из книги «О поэтах»