Жизнь двенадцати цезарей

(24) Марк Валерий Проб из Берита долгое время добивался чина центуриона и, наконец, наскуча этим, занялся науками. В провинции у грамматиста он прочитал когда-то несколько старых книг — там до сих пор жива память о древних, еще не совсем исчезнувшая, как в Риме. Теперь он прилежно вернулся к ним, а затем пожелал познакомиться и с другими; и хотя все относились к этому презрительно и считали чтение скорее позором, чем славой и пользой, он остался при своем решении. Собрав много рукописей, он их тщательно исправил, разметил и снабдил примечаниями; занимался он только этой и никакой другой отраслью грамматики. У него было несколько скорее последователей, чем учеников[1465]: он никогда не преподавал так, чтобы слыть учителем, а вместо того обычно беседовал с одним-двумя, самое большее с тремя-четырьмя из них, отдыхая с ними в послеполуденные часы и между долгими и скучными беседами что-нибудь читая, да и то редко. Изданные им работы немногочисленны, невелики и посвящены мелким частным вопросам. Впрочем, он оставил отличный сборник наблюдений над речью древних.

О РИТОРАХ

(25) Риторика у нас вошла в употребление поздно, как и грамматика, и даже с большим трудом, так как известно, что одно время заниматься ею было прямо воспрещено. Чтобы никто не усомнился в этом, приведу старинное постановление сената и далее цензорский эдикт[1466]: «В консульство Гая Фанния Страбона и Марка Валерия Мессалы претор Марк Помпоний внес в сенат предложение; обсудив вопрос о философах и риторах, постановили об этом, чтобы претор Марк Помпоний позаботился и обеспечил, как того требуют интересы государства и его присяга, чтобы их больше не было в Риме». О том же самом спустя некоторое время цензоры Гней Домиций Агенобарб и Луций Лициний Красс издали такой эдикт: «Дошло до нас, что есть люди, которые завели науку нового рода, к ним в школы собирается юношество, они приняли имя латинских риторов, и там-то молодые люди бездельничают целыми днями. Предками нашими установлено, чему детей учить и в какие школы ходить; новшества же, творимые вопреки обычаю и нраву предков, представляются неправильными и нежелательными. Поэтому считаем необходимым высказать наше мнение для тех, кто содержит школы, и для тех, кто привык посещать их, что нам это не угодно».

Постепенно риторика оказалась полезной и честной наукой, и многие стали искать в ней опоры и славы. Цицерон декламировал по-гречески до самого своего преторства[1467], а по-латыни — даже в более пожилом возрасте, вместе с консулами Гирцием и Пансой, которых он называл своими учениками и взрослыми детьми. Гней Помпей, как передают некоторые историки, перед самой гражданской войной повторял декламационные приемы, чтобы ему легче было выступать против Гая Куриона, дерзкого юноши, защищавшего дело Цезаря; и Марк Антоний и Август[1468] не отказывались от этого даже во время Мутинской войны. Император Нерон декламировал перед народом в первый же год своего правления и еще два раза до того. Многие ораторы даже издавали свои декламации. Все это возбудило у людей немалое усердие, явилось огромное множество ученых и преподавателей, и они имели такой успех, что иные за низменного состояния достигали сенатского сословия и высших должностей.

Но способ преподавания не был одинаковым у всех и неизменным у каждого, потому что всякий упражнял учеников на разные лады. Был обычай каждый раз по-разному украшать речения образами, примерами[1469] и притчами, а повествование вести то вкратце и сжато, то многословно и обильно; иногда перелагали греческие сочинения и восхваляли или порицали великих мужей: даже указывали на некоторые порядки общественной жизни как на полезные и необходимые или как ненужные и пагубные; часто обосновывали или опровергали достоверность сказаний — греки называют упражнения такого рода «анаскевами» и «катаскевами»; наконец, все это постепенно вышло из употребления, будучи вытеснено контроверсиями[1470].

Темы старинных контроверсий извлекались или из истории, как иногда делается до сих пор, или из действительных событий недавней современности; обычно, предлагая их, сохраняли даже называния местностей. По крайней мере, таковы те из них, которые были собраны и изданы; из их числа не лишним будет привести один-два примера дословно.

«Однажды летом молодые люди пришли из Рима в Остию, вышли на берег, встретили рыбаков, вытягивавших сеть, и договорились, что купят улов за столько-то. Заплатили деньги, долго ждали, пока вытянут сеть; когда вытянули, в сети оказалась не рыба, а зашитая корзина с золотом. Покупатели утверждают, что улов принадлежит им, рыбаки — что им».

«Работорговец, сгоняя с корабля в Брундизии партию рабов, из страха перед сборщиками пошлины надел на красивого и дорого стоившего мальчика буллу и претексту[1471]; обман легко удалось скрыть. Пришли в Рим, дело раскрылось, мальчик требует свободы, так как он-де получил ее по воле господина».