Жизнь двенадцати цезарей

(20) Гай Юлий Гигин, вольноотпущенник Августа, по происхождению испанец (хотя некоторые считают, что он был александрийцем и что его привез ребенком в Рим Цезарь после взятия Александрии), был прилежным слушателем и подражателем греческого грамматика Корнелия Александра, которого многие называют Полигистором за его осведомленность в области древностей, а некоторые — Историей. Он заведовал Палатинской библиотекой[1458], но это не мешало ему иметь много учеников. Был он очень близок с поэтом Овидием и историком Клодием Лицином, консуляром; последний сообщает, что Гигин умер в крайней бедности и что он до последних дней помогал ему своими средствами. Отпущенником его был Юлий Модест, следовавший по стопам патрона в учености и в занятиях.

(21) Гай Мелисс из Сполеция был свободнорожденным, но его родители, поссорившись, подкинули его. Стараниями и заботой воспитателя он приобрел глубокие знания и был подарен Меценату в качестве грамматика. Когда он увидел, что Меценат к нему благоволит и относится дружески, то, хотя мать и признала его, он остался в рабстве, предпочитая настоящее свое положение тому, какое следовало ему по происхождению. За это он вскоре был отпущен на волю и даже вошел в доверие к Августу. По распоряжению Августа он принял на себя приведение к порядок библиотеки в портике Октавии[1459]. На шестидесятом году, по его собственным словам, он решил сочинить книжки «Безделок», которые теперь называются «Шутками», и составил их сто пятьдесят, а впоследствии прибавил к ним и новые, различного содержания. Он создал и новый род тогат, назвав их трабеатами[1460].

(22) Марк Помпоний Марцелл, докучнейший блюститель латинского языка, в одной защитительной речи (ибо иногда он вел и судебные дела) так долго разбирал допущенную противником погрешность в языке, что Кассий Север, обратясь к судьям, попросил отсрочки, чтобы его подзащитный мог нанять себе другого грамматика, так как, по-видимому, предметом дальнейших прений будет не справедливость, а погрешность в языке. Он же сказал, порицая одно выражение в речи Тиберия, тогда как Атей Капитон утверждал, что оно истинно латинское, а если и нет, то благодаря императору станет таковым: «Лжет Капитон; ты можешь, Цезарь, дать право гражданства людям, но не слову». На то, что когда-то он был кулачным бойцом, указывает Азиний Галл в эпиграмме на него:

«Голову влево!»[1461]

— учил, а теперь языку обучает:Как хорошо языку в пасти, беззубой от драк!

(23) Квинт Реммий Палемон из Виценции был доморощенным рабом одной женщины; говорят, что сначала он был ткачом, а потом приобрел знания, сопровождая хозяйского сына в школу. Впоследствии, отпущенный на волю, он преподавал в Риме и считался первым среди грамматиков, хотя был запятнан всеми пороками и хотя Тиберий, а затем Клавдий во всеуслышанье предупреждали, что ему меньше, чем кому-нибудь, можно доверить воспитание мальчиков и юношей. Но он привлекал людей как острой памятью, так и легкостью речи; он даже сочинял стихи без подготовки и писал их разными необычными размерами. Был он так заносчив, что Марка Варрона обзывал свиньей; провозглашал, что с ним науки родились и с ним умрут; что имя его упоминается в «Буколиках» не случайно, ибо Вергилий предугадывал, что будет некий Палемон[1462] судьей всех поэтов и поэм; хвастался даже тем, что однажды разбойники не тронули его из уважения к его славе. Он вел настолько роскошную жизнь, что принимал ванну по несколько раз в день, и ему даже не хватало доходов, хотя он и получал четыреста тысяч в год от школы и почти столько же от личного имущества: о последнем он очень заботился, содержал несколько портняжных мастерских и обрабатывал свои поля так, что посаженные его рукой лозы приносили, как известно, по 360 гроздьев[1463]. Он пылал исключительной, вплоть до неприличия[1464] страстью к женщинам; говорят также, что один человек, которого он преследовал поцелуями, когда тот не мог убежать от него в толпе, так съязвил ему в ответ: «Разве ты хочешь, учитель, обсасывать каждого, как только увидишь, что он торопится?»