Жизнь Греции. История цивилизации

Возможно, на скорое усвоение Александром восточных обычаев в какой-то мере повлияли его жены; возможно, ему отказала скромность либо то была часть его замысла. «В Персии, — говорит Плутарх, — он первым облачился в варварское [т. е. чужеземное] платье; быть может, этим он хотел облегчить труды по воспитанию персов, ибо ничто не привлекает людей так сильно, как послушание их обычаям… При этом он выбрал не мидийский покрой, но нечто среднее между модами персидской и македонской: он продумал свой наряд таким образом, что тот был менее роскошен, чем одежда персов, и вместе с тем более величествен и пышен, чем одежда македонцев»[2080]. Его воины увидели в этой перемене капитуляцию Александра перед Востоком; они понимали, что потеряли его, и, опечаленные, не находили знаков озабоченности и любви, которую он некогда расточал на них. Персы во всем ему потворствовали и льстили до услады его сердца; македонцы, сами размягченные восточной роскошью, были недовольны его поручениями, забыли о его благодеяниях, роптали на его измену и даже злоумышляли против его жизни. Александр все более предпочитал общество персидских вельмож.

Кульминацией его отступничества (или дипломатии) стало провозглашение собственной божественности. В 324 году он оповестил все греческие государства, за исключением Македонии (здесь оскорбление Филиппа могло возбудить недовольство), о том, что с этого времени он желает, чтобы ему всенародно поклонялись как сыну Зевса-Аммона. Большинство государств удовлетворили его просьбу, видя в ней пустую формальность; с Александром согласились даже упрямые спартанцы, сказав: «Если ему хочется, пусть будет богом». Чтобы стать богом в греческом значении этого термина, человеку не требовалось сверхъестественных усилий; пропасть между человеческой и божественной природами еще не была такой широкой, какой она станет в современной теологии; до Александра ее уже преодолевали некоторые греки — Гипподамия, Эдип, Ахилл, Ифигения и Елена. Египтяне всегда мыслили своих фараонов богами; не поставь Александр себя в один ряд с ними, египтяне были бы ошеломлены дерзким нарушением прецедента. Жрецы Сивы, Дидим и Вавилона, которые, как считалось, обладают особыми источниками информации в данной сфере, единогласно уверяли Александра в его божественном происхождении. Маловероятно, чтобы сам царь (как думал Гроут[2081]) действительно считал себя богом в буквальном смысле этого слова. Это правда, что после самообожествления он становился все более раздражительным и надменным: он восседал на золотом троне, носил священные одежды и иногда украшал свою голову рогами Аммона[2082]. Но когда он прекращал разыгрывать из себя бога, когда на кону не стоял весь мир, он посмеивался над воздаваемыми ему почестями. Раненный стрелой, он заметил некоторым товарищам: «Видите, это кровь, а не тот ихор, который вытекает из ран бессмертных»[2083]. Александр не принимал всерьез рассказы матери о перуне. Это явствует из того, что он не на шутку рассердился, слушая инсинуации Аттала о его рождении, и из его замечания о том, что потребность в сне отличает человека от богов. Даже Олимпиада рассмеялась, узнав, что Александр сделал ее легенду официальной. «Когда же, — спросила она, — Александр прекратит клеветать на меня перед Герой?»[2084] Несмотря на свою божественность Александр продолжал приносить жертвы богам — поведение, не приставшее бессмертным. Плутарх и Арриан, способные посмотреть на этот вопрос с греческой точки зрения, считали само собой разумеющимся, что Александр обожествил себя затем, чтобы легче управлять суеверным и разношерстным населением[2085]. Он, несомненно, понимал, что объединить два враждебных мира будет легче благодаря поклонению, которое воздаст ему простонародье, если его притязания на божественность будут признаны высшими классами. Быть может, он и впрямь рассчитывал преодолеть в своей империи разрушительную разноголосицу верований, обеспечив в собственном лице начало священного Мифа и общего, объединяющего вероисповедания[2086].

Македонские офицеры не понимали политики Александра. Они прониклись греческим духом достаточно, чтобы обрести независимость мышления, не научившись философской терпимости; они считали унизительным класть земные поклоны (новое требование царя) при его приближении. Один из храбрейших офицеров Александра — Филота, сын способнейшего и самого любимого из его военачальников, Пармениона, вступил в заговор с целью убить новоиспеченного бога. Александр прознал об этом, велел схватить Филоту и пыткой вырвал у него признание, бросающее тень на Пармениона. Филоту заставили повторить признание перед воинами, которые, сообразно древнему обычаю, забросали его камнями; посланник казнил Пармениона как вероятного заговорщика и несомненного врага. С этого момента и до конца отношения между Александром и войском становились все более напряженными — воины роптали, царь делался все более подозрительным, суровым и одиноким.