Читаем Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции полностью

Однако численность населения и особенно его динамика (вплотную связанная с нормами демографического поведения!) могут быть освещены на основе данных о составе и рамках домохозяйственных ячеек и родственных образований лишь частично. Для более глубокого их понимания очень важно уяснить существовавший в этих структурах социально-психологический климат, складывавшееся в них соотношение центростремительных и центробежных сил, взаимодействие супружеских ячеек с другими родственными группами. Без этого не раскрыть ни стереотипы демографического поведения, ни стабильность семейной ячейки (и ее величины). Для того же чтобы все это стало доступным нашему анализу, необходимо принципиально расширить традиционную постановку вопроса о семье. Не ограничиваясь сопоставлением роли малой («простой», «супружеской», «нуклеарной») и большой («многоячейной», «неразделенной») семьи, следует исследовать своеобразие самого феномена семьи в каролингское время. Это, в частности, означает, что надо выявить представления о семье как таковой, свойственные современникам, и роль этих представлений в реальной действительности.

К сожалению, решить эту задачу весьма непросто. Конечно, своеобразие раннесредневековой семьи по сравнению с новоевропейской предположить нетрудно. В общей форме такое своеобразие признавалось многими специалистами[193]. Намного сложнее это своеобразие конкретизировать. Здесь мешает, во-первых, трудно преодолимый стереотип нашего собственного мышления, подспудно толкающий к истолкованию феноменов прошлого в рамках известной нам понятийной сетки, что побуждает неосознанно «подтягивать» характеристику таких феноменов к их современным аналогам. Второе же препятствие — чрезвычайная скудость каролингских источников, в которых практически игнорируется понятие семьи.

Разумеется, составители дошедших до нас памятников не раз упоминают о супружеских парах, их детях, об имуществе, которым они владеют, об их наследственных правах, о местах их проживания и т. п. Однако по крайней мере до XI в. в высказываниях современников не удается найти попыток осмыслить эти супружеские ячейки как некие специфические родственные структуры или же вообще как образования sui generis. Так, составители полиптиков IX в., фиксирующие одну или несколько супружеских пар на каком-либо земельном держании, обходятся при их описании простым перечислением: «isti duo», «isti tres», «omnes isti», «isti» и т. п. При этом может сообщаться, кто является чьим мужем или чьей женой, от какой женщины прижиты те или иные дети, живет ли здесь кто-либо из старших родичей и пр. Но совокупность всех этих людей никакого обозначения не получает[194].

Аналогичным образом поступают авторы частных актов. Перечисляя зависимых (или свободных) крестьян, живущих на передаваемых владениях, контрагенты сделок упоминают «hii qui ad ipsum pertinent», «heredes», «sui omnes», «homo uxor et infantes»[195]. Понятия, объединяющего членов каждой из этих ячеек, у составителей актов опять-таки не находилось.

И в полиптиках, и в грамотах крестьян объединяют, кроме того, по признаку совместного проживания или совместного выполнения каких-либо повинностей; такие группы крестьян обозначаются как focus, ignis, domus или же una carruca, unus mansus, curtis и т. д. Можно не сомневаться, что каждая из таких групп включала одну или несколько супружеских пар. Однако и в этом случае понятие, осмысливающее единство каждой такой ячейки, не всплывает.

Нет такого понятия и в памятниках, касающихся знати. Характерные для нее родственные структуры, как уже отмечалось, отличались в VIII — Х вв. особым многообразием. В основе их лежали разные формы родства по отцовской и материнской линиям. Внимание, которое уделяли современники таким родственным объединениям, свидетельствовало об их высокой социальной роли[196]. Ячейка же, складывавшаяся на основе брака, и здесь как бы игнорировалась. В отличие от этого в применении к крестьянству, так же как и по отношению к знати, современники не затруднялись в обозначении родственных структур, основывавшихся на происхождении от общих предков. В различных памятниках можно встретить упоминания о крестьянских progenies, genus, prosapia, parentella. Состав таких групп мог быть достаточно широким, в них включались подчас и весьма отдаленные, давно умершие родичи[197]. На этом фоне понятийное игнорирование супружеских объединений, создававшихся ныне живущими людьми, оказывается особенно поразительным.

Не объясняется ли оно тем, что в представлениях современников все «таксономическое пространство», отводимое для родственных структур, было как бы заполнено структурами, базировавшимися на общности происхождения их членов? Иначе говоря, не следует ли считать, что «родовое сознание» до такой степени доминировало пока еще в умах людей, что им представлялось немыслимым поставить на одну доску кровнородственные и брачные структуры?

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих литературных героев
100 великих литературных героев

Славный Гильгамеш и волшебница Медея, благородный Айвенго и двуликий Дориан Грей, легкомысленная Манон Леско и честолюбивый Жюльен Сорель, герой-защитник Тарас Бульба и «неопределенный» Чичиков, мудрый Сантьяго и славный солдат Василий Теркин… Литературные герои являются в наш мир, чтобы навечно поселиться в нем, творить и активно влиять на наши умы. Автор книги В.Н. Ерёмин рассуждает об основных идеях, которые принес в наш мир тот или иной литературный герой, как развивался его образ в общественном сознании и что он представляет собой в наши дни. Автор имеет свой, оригинальный взгляд на обсуждаемую тему, часто противоположный мнению, принятому в традиционном литературоведении.

Виктор Николаевич Еремин

История / Литературоведение / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1937. Как врут о «сталинских репрессиях». Всё было не так!
1937. Как врут о «сталинских репрессиях». Всё было не так!

40 миллионов погибших. Нет, 80! Нет, 100! Нет, 150 миллионов! Следуя завету Гитлера: «чем чудовищнее соврешь, тем скорее тебе поверят», «либералы» завышают реальные цифры сталинских репрессий даже не в десятки, а в сотни раз. Опровергая эту ложь, книга ведущего историка-сталиниста доказывает: ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! На самом деле к «высшей мере социальной защиты» при Сталине были приговорены 815 тысяч человек, а репрессированы по политическим статьям – не более 3 миллионов.Да и так ли уж невинны эти «жертвы 1937 года»? Можно ли считать «невинно осужденными» террористов и заговорщиков, готовивших насильственное свержение существующего строя (что вполне подпадает под нынешнюю статью об «экстремизме»)? Разве невинны были украинские и прибалтийские нацисты, кавказские разбойники и предатели Родины? А палачи Ягоды и Ежова, кровавая «ленинская гвардия» и «выродки Арбата», развалившие страну после смерти Сталина, – разве они не заслуживали «высшей меры»? Разоблачая самые лживые и клеветнические мифы, отвечая на главный вопрос советской истории: за что сажали и расстреливали при Сталине? – эта книга неопровержимо доказывает: ЗАДЕЛО!

Игорь Васильевич Пыхалов

История / Образование и наука