Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

В пользу этого предположения помимо приведенных фактов, говорит и эволюция понятия «familia». В рассматриваемый период, как и во времена классической латыни, оно в первую очередь подразумевало совокупность лиц, живущих по одной крышей, либо объединение людей, подчиненных некоему конкретному собственнику, или же население, зависимое от какого-либо верховного господина[198].

Ситуация изменяется лишь в XI в. В эту более позднюю эпоху совместно проживавшие люди — будь то родственники по происхождению, будь то члены супружеской ячейки — начали рассматриваться как familia; параллельно стали исчезать терминологические различия при обозначении кровных родственников и родственников по браку[199]. Видимо, в представлениях современников статус и авторитет брачного союза поднимается в то время до уровня, присущего кровнородственным группам. Это и создает в более позднее время базу для осмысления супружеской ячейки как одной из полноправных родственных структур.

Такой перелом произошел не вдруг. Он постепенно подготавливался спонтанным укреплением престижа брачных структур в предшествующее время. Следы этого процесса в источниках IX — Х вв. видны там, где супружеская ячейка выступает в качестве обособленной домохозяйственной единицы (владея, например, отдельным держанием), или же в качестве самостоятельного юридического субъекта (приобретая и отчуждая имущество), или же как средоточие специфических родственных связей (обеспечивая преемственность между родителями и их детьми). Своеобразие периода IX — Х вв. состояло, однако, в частности, в том, что подобная «автономия» супружеской ячейки не стала пока ни полной, не повсеместной. Как отмечалось выше, многие супружеские пары входили в качестве составных частей в те или иные многоячейные родственные структуры. (В этих случаях их обособленность как бы перекрывалась включением в более обширные и более авторитетные родственные сообщества.) Там, где прямая их интеграция в такие сообщества отсутствовала, последние могли сохранять свое влияние по традиции[200]. Сходным образом родственные связи между родителями и детьми в большей или меньшей мере могли как бы «растворяться» среди традиционных кровнородственных связей по отцовской или материнской линиям.

В общем брачные ячейки каролингского периода, выступая в качестве одного из субъектов хозяйственных, юридических и родственных отношений, испытывали пока что мощную конкуренцию со стороны кровнородственных ячеек. И поскольку до XI в. ни в одном из аспектов брачные структуры еще не стали эквивалентными по престижу кровнородственным (или тем более доминирующим), трудно говорить о завершении процесса формирования семьи как ведущей родственной, домохозяйственной и юридической ячейки в одно и то же время. Взятая в этом смысле семья находилась еще в стадии становления[201].

Естественно, что это придавало определенное своеобразие нормам демографического поведения внутри супружеской группы. Начиная с отношения к детям, отметим, что они были предметом внимания не только их собственных родителей, но и более широкого круга кровных родственников. Это отнюдь не обязательно означало усиление заботы о каждом ребенке. Могло быть и наоборот. С родителей как бы снималась полнота ответственности за жизнь их отпрыска; эту ответственность, по крайней мере частично, принимал на себя род в целом; он же считал себя вправе определять судьбу ребенка в экстремальных обстоятельствах, ограничивая до некоторой степени родительские права.

Когда, например, герцогиня Дуода родила своего второго сына, сподвижники и близкие ее супруга поспешили увезти младенца подальше от дома, не сообщив матери даже имени, которым его нарекли[202]. Это было сделано исходя прежде всего из соображений политических: близкие Бернгарда — мужа Дуоды — опасались, что Карл Лысый, против которого бунтовал тогда Бернгард, захватит новорожденного как заложника и свяжет этим своих противников. По поводу судьбы младенца существуют разные предположения[203]. В любом, однако, случае ясно, что для окружающих он был не только (или даже не столько) сын Дуоды и Бернгарда, но и член некоей родственной и вассальной группы, которой заботы о здоровье ребенка представлялись делом второстепенным по сравнению с реализацией ее социально-политических планов.

В чем-то сходная ситуация складывалась, по-видимому, в любом многосемейном крестьянском домохозяйстве, испытывавшем недостаток рабочих рук. Интересуясь благополучием домохозяйства в целом, его члены, как мы видели, не всегда способствовали выхаживанию молодыми матерями новорожденных, особенно если дело касалось девочек. В обоих приведенных случаях родители были до некоторой степени скованы в своих заботах о детях, ибо супружеская семья и ее конкретные интересы еще не приобрели самодовлеющего характера. В то же время признание за кровнородственной группой возможности влиять на судьбу детей, как и передача такой группе части ответственности за них, усиливало у самих родителей настроение фатализма в отношении к детям[204].