Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

Тем не менее было бы недопустимым упрощением напрямую связывать численность выживших детей с социальным статусом. Материальные преимущества сословного положения могли сплошь да рядом дополняться влиянием самых различных обстоятельств: экономических, политических, генеалогических, социально-политических и иных. Хорошо известны препоны, мешавшие в XI–XII вв. младшим отпрыскам рыцарей создавать семью[335]. Им приходилось довольствоваться внецерковными браками. Эти последние — как и всякие менее престижные формы полового союза — были, вероятно, и менее продуктивными[336], так что общая рождаемость оказывалась в этой прослойке более низкой. Но и в крестьянской, и в городской среде брачная продуктивность и естественный прирост также не были везде сходными. Сильнее всего сказывался здесь, видимо, уровень зажиточности. Например, в Форезе средние по имущественному положению крестьянские семьи имели 2–3 выживших ребенка, названных в завещаниях, а зажиточные — 7–8 детей[337]. В Пикардии, судя по 3000 актам (отражающим, правда, не только крестьянские семьи), среднее число детей на детную семью возросло с 4,5 в 1100–1125 гг. до 5,0–5,2 в 1250–1300 гг.; с учетом же холостых и бездетных семей среднее число детей на «очаг» составляло на рубеже XIII–XIV вв. 2,25 ребенка (что соответствует соотношению, при котором детское поколение составляло в целом 125 % родительского)[338].

Сравним все эти данные с теми, которые были получены для IX в. (см. гл. 2). Соотношение детского и взрослого поколений (взятое в обоих случаях в минимальной оценке) изменилось самое малое на 10–20 % (достигнув 115–125 % против 105 %). Среднее число выживших детей на детную семью увеличилось (опять-таки по минимальным оценкам) с 2–3 до 3,5–5,2 ребенка. Ежегодный естественный прирост поднялся (по таким же оценкам) с 0,1 до 0,5–0,7 %. Эти цифры говорят, что называется, сами за себя.

Анализируя связь демографического роста XI–XIII вв. с конкретными условиями воспроизводства населения, обратим прежде всего внимание на величину интервала между рождениями очередных детей (так называемый интергенетический период). Как отмечалось выше, в раннее Средневековье этот интервал и у крестьян, и у знати составлял не менее двух лет[339]. Не связан ли высокий уровень брачной продуктивности в XII–XIII вв. с сокращением интергенетического периода? По отношению к знати на этот вопрос следует ответить утвердительно. Известно, что с XI в. распространяется практика использования в аристократических семьях кормилиц[340]. Это не только сокращает период аменореи для матерей, но и улучшает возможности выхаживания новорожденных. Ведь если очередной младенец рождался, когда его предшественник еще не был отнят от груди, то жизнь обоих оказывалась под угрозой. Использование кормилиц, несмотря на связанные порою с этим опасности, во многом решало проблему. (Случайно ли средний интергенетический период у Бланки Кастильской — матери 12 детей — составлял 15 месяцев, а у ее невестки Маргариты Провансальской, родившей 11 детей, — 19 месяцев вместо обычного интервала 24–36 месяцев в раннее Средневековье?[341]) Использование кормилиц вряд ли было доступно в XII–XIII вв. кому-либо, кроме знати. Во всяком случае увеличению числа выживших детей у основной массы крестьян и горожан следует искать иное объяснение.

О роли изменений во взглядах на ребенка и в родительской заботливости уже говорилось. Рассмотрим теперь влияние изменений в социальном статусе женщины. Специфика ее общественного положения в XI–XIII вв. интенсивно обсуждалась в медиевистике последних десятилетий.

Одним из начальных импульсов дискуссии стала гипотеза, выдвинутая американской исследовательницей Э. Коулмен. Согласно Коулмен, рост сельскохозяйственного производства в XI в. именно потому обеспечил рост населения, что, сняв проблему «лишних ртов», покончил с искусственным ограничением численности лиц женского пола и тем обеспечил увеличение рождаемости[342].

По мнению другого американского специалиста Д. Херлихи, все полутысячелетие с VIII по XII в. отмечено в Западной Европе тенденцией к укреплению социального положения женщины. Эта тенденция сказывалась во всех социальных классах и затрагивала многие социальные сферы; в основе ее лежала повсеместная численная нехватка женщин, вызванная меньшей продолжительностью их жизни; но лишь в XIII–XV вв. по мере сокращения частных войн и разбоя (особенно губительных для женщин) и вследствие развития в городе и деревне хозяйственных отраслей, в которых женщины могли участвовать, не подвергая себя физическому перенапряжению, уменьшается риск ранней смерти для женщин, увеличивается продолжительность их жизни и возрастает их общая численность. Однако в судьбе женщины этот численный рост сыграл, по мнению Херлихи, роковую роль: повсеместно произошло падение их социального престижа и резко ухудшилось их правовое положение[343].