Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

Подобные оценки женщины в рыцарской среде начали уступать место более позитивным лишь в следующем XII в., в частности в связи с резким ростом числа церковных браков рыцарей. Этому способствовало, с одной стороны, более широкое использование при обзаведении семьей рентных фьефов, а с другой — укрепление престижа церковного брака, обеспечивавшее женщине большую надежность семейного союза. Неслучайно, в лэ Марии Французской превозносится именно эта форма брака, которая открыто противопоставляется «бесстыдному» конкубинату или куртуазной любви[350]. И хотя ни в XII, ни в XIII в. последним не суждено было исчезнуть, все большее распространение формально нерасторжимого церковного брака и связанной с ним моногамной семьи, несомненно, стабилизировало положение женщины. Особенно это касалось ее положения внутри семьи. Обширные права хозяйки дома, справедливо подчеркивавшиеся Р. Фоссье, приобретали отныне особую важность и стабильность, которые, конечно же, повышали престиж женщины. Естественным следствием этого могло быть изменение психологического климата в семье, благоприятное для осуществления материнских функций женщины, и в конечном счете улучшение условий для выхаживания малолетних детей.

Этот же процесс повышения престижа женщины — хозяйки дома затронул и крестьянство. Помимо распространения церковного брака, этому способствовали внутренняя колонизация, облегчавшая обособление новых семей, а также освобождение крестьянства. Поскольку оба эти процесса охватывали не только XII, но и XIII столетие, относительное укрепление статуса женщины в крестьянской семье могло стать более длительным и надежным.

Сакрализация брака и общепризнанность воспитательных функций женщины в семье сказались и на суждениях авторов дидактических сочинений XII в.[351] Несмотря на сохранение в них антифеминистских высказываний[352], появляются, например, попытки рассматривать самые недостатки женщины как ниспосланное богом средство нравственного совершенствования мужчины. Эта идея — центральная в доктрине созданного в начале XII в. во Франции ордена Фонтевро. Основатель ордена Робер д’Арбрисель предписывал совместное существование мужских и женских монашеских общин и подчинение первых вторым[353]. По мысли д’Арбриселя, это должно было стать для мужчин школой подавления плоти, школой аскезы и искупления греховности. В этой доктрине исходным мотивом оставалась забота о душевном спасении мужчины, но и оценка социально-культурной роли женщины здесь имплицитно повышалась.

В еще большей мере то же самое можно сказать о куртуазном культе дамы в XII в. Как бы ни оценивать общекультурный подтекст куртуазной литературы XII в. — в плане ли свидетельства явного улучшения социального статуса благородной женщины[354], в плане ли «сублимации мужского презрения» к ней (как к объекту «завоевания» мужчиной)[355], — ведущей линией рыцарского поведения, отраженного в этой литературе, является нравственное самоусовершенствование рыцаря, измеряемое степенью благосклонности дамы. Но признание за женщиной роли формального судьи мужских деяний не могло не подразумевать утверждение ее авторитета, хотя бы в «мире воображения», воплощавшемся в рыцарской литературе того времени[356]. Впрочем, и за пределами «мира воображения», в реальной действительности XII в. благородная дама могла порой выступать как сюзерен и даже посвящала иногда юных воинов в рыцари[357].

Констатируя отдельные благоприятные для женщины изменения, не следует терять общей перспективы; дальше отдельных более или менее частных нововведений дело в XII в. не пошло. Ни в светской, ни тем более в церковной модели мира не было и речи об уравнении мужчины и женщины. Несовершенство женской природы и заложенное «от века» верховенство мужчин над женщиной остаются общепризнанными во всех общественных слоях и подчеркиваются и церковными и светскими писателями. Именно общепринятость дискриминации женщины делала особенно заметными отдельные сдвиги. Почти все они касались сферы «частной жизни» и потому могли оказать лишь небольшое влияние на оценки современниками общественного статуса женщины. Ожидать в этих условиях равномерного отражения в современных памятниках деяний мужчин и женщин не приходится. Соответственно, нет оснований видеть в частоте их упоминаний адекватное отражение их численности. Но и предполагать открыто пренебрежительное отношение к сохранению жизни новорожденных девочек в семье, где женщина-мать пользовалась ныне возросшим авторитетом, вряд ли правомерно.