Читаем Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции полностью

Касаясь первого из названных аспектов, отметим непосредственное воздействие, которое не могло не оказывать обилие холостых мужчин на распространение конкубината, домов терпимости и насилий над женщинами. Лишь в этих формах удавалось холостякам найти хоть какую-то замену браку. Только таким образом могли они употребить свою сексуальную энергию[561]. Чем заметнее увеличивалась доля холостяков, тем острее становилась проблема их «умиротворения». Конкубинат, проституция, насилия объективно превращались в своеобразный «предохранительный клапан», использование которого позволяло обществу защищать законный брак от агрессивных поползновений со стороны холостяков. Отчасти отсюда рождалась терпимость ко всем маргинальным формам половых отношений. С помощью них надеялись обеспечить стабильность, устойчивость законного брака для основной части населения. Удавалось это, естественно, не всегда. Адюльтер и насилия над замужними ясно об этом свидетельствуют. Тем не менее главной тенденцией оставалось укрепление моногамного брака, чему маргинальные формы объективно лишь содействовали.

Переходя теперь ко второму аспекту, касающемуся демографических последствий обилия холостяков, отметим прежде всего наиболее очевидное. Холостой статус значительной части молодежи во Франции XIV–XV вв. означал заметное ограничение роста населения. Как известно, повышение возраста первого брака — наиболее часто встречающееся в традиционных обществах средство регулирования рождаемости. Сколь бы терпимо не относились к бастардам, число детей, появлявшихся на свет в союзах, не признававшихся законными, бывало всегда меньше обычного. Поэтому с повышением принятого возраста первого брака рождаемость неизбежно сокращалась. Ги Буа, придававший возрасту первого брака значение не только регулятора рождаемости, но и важнейшего показателя демодинамики, утверждал даже, что в традиционных аграрных обществах увеличение этого возраста свидетельствует о росте средней длительности предстоящей жизни и сокращении числа мест для хозяйственного устройства молодых семей[562].

Парадоксальность демографической ситуации во Франции XIV–XV вв. состоит, однако, в том, что хотя повторяющиеся социально-политические и демографические кризисы, несомненно, могли создавать немало таких «свободных мест», вновь принятый в это время возраст первого брака не поощрял, но, наоборот, ограничивал возможность образования новых семей и соответствующий прирост населения. Можно, конечно, допустить, что военные и чумные опустошения создавали немалые трудности в хозяйственном использовании освободившихся земель. Тем не менее почти невероятно, чтобы только эти трудности смогли предотвратить рост новых хозяйств (в частности, животноводческого профиля)[563] до такой степени, чтобы это сказалось на повышении возраста брака. Видимо, дело в гораздо более сложных особенностях всей социально-демографической системы, почему-то нацеленной в эти столетия на ограничение доли состоящих в браке и сокращение рождаемости. (Напомним, что мы сталкивались с такими ограничениями и в условиях заключения и расторжения брака, и в обстоятельствах вступления в повторный брак.)

Осмысливая эти особенности, необходимо, конечно, учитывать хронологическую и локальную специфику. Нельзя забывать, что, как отмечалось выше, непосредственно после острых демографических спадов возраст первого брака временно понижался, обеспечивая некоторую компенсацию потерь в численности населения[564]. Однако впоследствии он вновь возвращался к принятым цифрам, демонстрируя их устойчивость в масштабе всего периода. По-видимому, черты социальной и демографической системы, заставлявшие сдерживать рост брачности и рождаемости, были во Франции XIV–XV вв. не конъюнктурными, но структурными, вызванными к жизни взаимодействием всех элементов этих систем. Чтобы проверить это предположение и объяснить, почему в период войн, эпидемий и хозяйственных кризисов демографический механизм Франции был ориентирован на сдерживание роста населения, обратимся к изучению численности детей и средней длительности жизни.

3. Численность детей

Прямые данные о численности детей во Франции XIV–XV вв. остаются почти столь же разрозненными, что и одним-двумя столетиями раньше. Чтобы избежать абсолютизации отдельных казусов, попытаемся сравнить свидетельства о числе выживших детей для отдельных периодов XIV–XV вв. с сопоставимыми данными предшествующего времени. Благоприятную возможность такого сопоставления представляет анализ генеалогических материалов о семьях, история которых известна как для XIV–XV, так и для XII–XIII вв. Материалы этого рода собраны в первую очередь для аристократических семей.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих литературных героев
100 великих литературных героев

Славный Гильгамеш и волшебница Медея, благородный Айвенго и двуликий Дориан Грей, легкомысленная Манон Леско и честолюбивый Жюльен Сорель, герой-защитник Тарас Бульба и «неопределенный» Чичиков, мудрый Сантьяго и славный солдат Василий Теркин… Литературные герои являются в наш мир, чтобы навечно поселиться в нем, творить и активно влиять на наши умы. Автор книги В.Н. Ерёмин рассуждает об основных идеях, которые принес в наш мир тот или иной литературный герой, как развивался его образ в общественном сознании и что он представляет собой в наши дни. Автор имеет свой, оригинальный взгляд на обсуждаемую тему, часто противоположный мнению, принятому в традиционном литературоведении.

Виктор Николаевич Еремин

История / Литературоведение / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1937. Как врут о «сталинских репрессиях». Всё было не так!
1937. Как врут о «сталинских репрессиях». Всё было не так!

40 миллионов погибших. Нет, 80! Нет, 100! Нет, 150 миллионов! Следуя завету Гитлера: «чем чудовищнее соврешь, тем скорее тебе поверят», «либералы» завышают реальные цифры сталинских репрессий даже не в десятки, а в сотни раз. Опровергая эту ложь, книга ведущего историка-сталиниста доказывает: ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! На самом деле к «высшей мере социальной защиты» при Сталине были приговорены 815 тысяч человек, а репрессированы по политическим статьям – не более 3 миллионов.Да и так ли уж невинны эти «жертвы 1937 года»? Можно ли считать «невинно осужденными» террористов и заговорщиков, готовивших насильственное свержение существующего строя (что вполне подпадает под нынешнюю статью об «экстремизме»)? Разве невинны были украинские и прибалтийские нацисты, кавказские разбойники и предатели Родины? А палачи Ягоды и Ежова, кровавая «ленинская гвардия» и «выродки Арбата», развалившие страну после смерти Сталина, – разве они не заслуживали «высшей меры»? Разоблачая самые лживые и клеветнические мифы, отвечая на главный вопрос советской истории: за что сажали и расстреливали при Сталине? – эта книга неопровержимо доказывает: ЗАДЕЛО!

Игорь Васильевич Пыхалов

История / Образование и наука