Жизнь и судьба Федора Соймонова

Человеку свойственно во всякой беде искать виноватого. Невольно внимание униженного народа обращалось к тем, кто был на самом верху и благоденствовал. А там видели прежде всего фаворита-иноземца с его банкиром и наместником Липпманом. Иноземцами же были и первый кабинет-министр, и двое фельдмаршалов, и президенты коллегий... Поговаривали в народе, что-де и наследником престола назначен любимец, несмотря что не православный. А как же указ Петра Великого, о котором так часто поминали по всяким случаям? Великий дядя царствующей императрицы главным правилом завещал — не давать первенства иноземцам перед русскими, управлять посредством своих. А иноземцев употреблять для воспоможения. Употреблять по достоинствам и талантам их. Так быть должно, но так не было. После смерти императора иноземцы захватили все. И притом главная фигура — фаворит был уж слишком очевидно человеком без всяких выдающихся качеств, просто потреблявшим Россию, кормившимся за ее счет.

Бежал бы Федор от таких речей. Тут впору «слово и дело» вскричать, а ты сиди, слушай да головой качай, поддакивай. От всего этого и не любил Соймонов ночных съездов у Артемия Петровича. Не то что боялся. Нет. Человеком Федор Иванович был не робкого десятка, а вот не мог в душе осуждать государыню, хоть бы и не права быдла. Не мог подавить в себе раба, даже в мыслях. Да и не умел двуликим Янусом прикидываться. В его понятии слово дворянина не должно было расходиться с делом. И как человек служивый считал себя обязанным службу исполнять по присяжной должности своей.

Однако со своим уставом в чужой монастырь не ездят, и оттого предпочитал Федор Иванович больше помалкивать при общих-то разговорах. А они расходились, дальше — больше. Артемий Петрович продолжал, распаляясь:

— ...Вот и есть что дура. Дурой в Митаве была, дурой и здесь осталась. Куды ей государством править?..

— Ну она, ладно, — возражал Еропкин. — Но ведь царствование-то ее величества государыни императрицы Екатерины Алексеевны коль преблагополучно протекало. Вот ты скажи, Федор Иванович, али худо при Катерине Алексеевне шляхетству служивому было?..

— А ему откудова знать? — отозвался Платон Иванович Мусин-Пушкин. — Он, чай, еще в Астрахани в те поры обретался.

— Да сколь времени она была? — снова вмешался в разговор Волынский. И разве правила? Властью над державой у светлейшего князя Меншикова свово галанта Сапегу, графа молодого, выкупила. Для виду токмо корону российскую на челе нашивала...

9 Прибавление. ВЕРСИИ...

Я не берусь рассказывать о событиях тех лет устами Артемия Петровича. Записи этого рассказа не осталось. Но сама история не столь широко известна и весьма характерна для времени. И потому для любопытствующего читателя я рискнул выделить ее в отдельное прибавление, не гарантируя стопроцентной верности, поскольку документов и безоговорочных свидетельств происходящих событий не нашел и должен был использовать источники вторичные, не чересчур надежные.

Тринадцатого марта 1726 года во дворце его светлости князя Александра Даниловича Меншикова, что и по сей день стоит на берегу Невы на Васильевском острове, собрались гости. Сама императрица Екатерина Первая Алексеевна с цесаревнами и племянницею Софьей Карлусовной Скавронской пожаловала. А уж об остальных придворных речь и вести не стоит. Весь высший Петербург собрался, чтобы отпраздновать торжественное обручение княжны Марии Александровны Меншиковой с молодым польским графом, стольником великого князя литовского Петром Сапегой.

Отец жениха, великолитовский гетман и бобруйский воевода Ян-Казимир, во время Северной войны сражался на стороне Карла Двенадцатого. Но после Полтавской виктории перешел на сторону царя Петра. Говаривали, что, пользуясь своей родословной, рассчитывал он на поддержку русской политики и русских войск в своих притязаниях на польскую корону после смерти короля Августа Второго. Так ли это в действительности, трудно сказать. По свидетельствам современников, человек он был ничтожный, надутый тщеславием и вечно пьяный... Впрочем, переговоры со светлейшим по поводу женитьбы своего сына на княжне вел он давно. Еще в 1721 году, как пишет в своих записках точный Бухгольц, Петр Сапега был «сговорен со старшей дочерью князя Меншикова. Княжне — около десяти лет и она еще довольно мала, но при всем том очень милая девушка».