Жизнь и судьба Федора Соймонова

— По винам моим, — в глубоком отчаянии говорил Артемий Петрович, — я наперед сего смерти себе просил, а как смерть объявлена, так не хочется умирать...

Священник Петропавловского собора отец Феодор Листиев утешал узника, уговаривал покаяться и облегчить душу, отрешась от больного истерзанного тела, воспарить духом. Бог‑де милосерд...

— Куды более каяться после того, что было! — восклицал в ответ Волынский, взмахивая левой рукою. Правую, ему так и не сумели вправить, и она висела плетью. Но потом пожелал исповедаться и рассуждал с отцом Феодором о молитве «Отче наш»:

— Вот в сей молитве сказано: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим». А я не оставляю должникам своим, так, стало быть, я на себя того прошу, что я не оставляю и мне не оставь... — И, помолчав немного, добавил: — Я ведь так грешен, что не раз говаривал: «И даждь мне, господи, оставлять должникам моим...»

Потом он вдруг вспомнил о каком-то столкновении с графом Гаврилой Ивановичем Головкиным, стал негодовать на покойного:

— Будем мы в том судиться с ним на том свете...

После ухода священника стал он собирать раскиданные вещи свои и просил зайти к нему Неплюева с Ушаковым.

— Виноват я пред богом и ея императорским величеством, — говорил он смиренно вошедшим к нему судьям. — Виноват, что много в мерзких словах и в продерзостях, и в непорядочных и противных поступках и сочинениях, как о том прежде в ответах и с розысков показывал, погрешение учинил; токмо прошу у ея императорскаго величества, чтобы за такие мои тяжкия вины не четвертовать...

И в заключение просил не оставить невинных детей его и передать им некоторые находившиеся при нем вещи, а именно: сыну — золотой крест с мощами, дочери — образ в киоте с серебряным окладом... Все это и многое другое, что он брал с собою из дома в камеру, лежало теперь сваленное на столе в груду. Были тут уже знакомые нам золотые часы с табакеркою, кольца, запонки, червонец, серебряный кувшинчик на таком же подносе, три ложки, пара ножей, солонка серебряная же, разная медная посуда. Из одежи и рухляди — красная суконная шуба, подбитая черными овчинками, пара крытых камкою тулупов, камчатое одеяло, два пуховика, три подушки, гарнитуровый камзол, атласные штаны, канифасный балахон и белье...

Артемий Петрович просил золотые вещи продать, а деньги раздать нищим, все же прочее завещал священнику.

У остальных с собою такого большого имущества не было, и распоряжаться, пожалуй, кроме графа Мусина-Пушкина, было нечем. Но Платон Иванович, так и не оправившийся после болезни, почти не мог ходить. Пытки же добавили ему слабости, и он большее время все лежал у себя на привезенных из дома перинках и молчал.

7

Летом солнце в столице подымается рано. В пятницу, пришедшуюся ныне на годовщину преславной Полтавской виктории, не было и пяти, когда с государева раската Петропавловской цитадели ударила сигнальная пушка. День начался... Хлопнула дверь казармы. Загремели ключи в замках. Крепостной священник, отец Феодор, стал обходить камеры.

Когда он вошел к Волынскому, тот вскинулся на ложе своем, глянул дикими глазами на вошедшего и вскрикнул, заслонившись левой рукою. Придя в себя, он сказал, что видел вещий сон: будто пришел в церковь, а в той церкви свечей нет. И будто вошел он в алтарь и сказал: «Для чего нет огня?» А отец-де Феодор, точно в таком же платье, как и ныне, отвечает: «Ужо-де, засветят, погоди...»

Подав утешение узнику с должным толкованием сновидения как неизреченной милости вседержителя, служитель церкви поставил дарохранительницу со святыми дарами на грубый, связанный в три чеки, стол и начал исповедь...

В семь часов в крепость приехали Ушаков и Неплюев. Волынского еще не кончили причащать. На шитом чистом плате лежала половина просфоры и стояла оловянная фляга с вином. Андрей Иванович Ушаков, который был здесь главным хозяином, велел позвать заплечного мастера и открыть камеру Мусина-Пушкина. Кат с помощником вытянул клещами у арестанта язык изо рта и ловко, острым ножом урезал оный. Захлебывающегося кровью и непрестанно кашляющего Платона Ивановича бросили на привезенные из дому пуховики и оставили одного. Так же учинили и с Волынским.

Скоро солдаты, стуча прикладами, начали выгонять осужденных во двор. Последним выволокся Волынский. Вид его был ужасен. Кровь ручьем текла изо рта. Подручные палача надели на него тяжелый подбородник и завязали его сзади так туго, что несчастный стал задыхаться. Идти он совсем не мог, и в конце концов, лишившегося почти сознания, его взвалили на телегу. Остальные в окружении солдат двинулись пеше.

Караульные отвели засовы на Северных воротах, и узники вышли на берег канала, отделявшего крепость от Кронверка. Куда дале?.. Чрез узкий мост их погнали на Петербургскую сторону, где располагался Сытный рынок. Значит, там...