Жизнь и судьба Федора Соймонова

Первая и главная по зрелищному эффекту часть казни прошла скоро да споро. Заплечный мастер был сноровист, подручные — неробки. Во граде святого Петра в палачах никогда недостатка не было. Но вот покончено дело. Подручные разложили для лучшего обозрения тела казненных по краю помоста, во втулки тележных колес вставили приготовленные колья и воткнули, насадили на них головы. Пришло время для второй части экзекуции... Она, по-видимому, уже не столь остро интересовала толпу, потому что скопище, еще только вот стоявшее монолитом, стало распадаться. Как навозные мухи, напившиеся до отвала крови на бойне, из разных мест людского месива выбирались, проталкивались отдельные люди, разрывая единство, порождая гул облегчающих разговоров. Выбравшиеся брели прочь тяжело и одурело. Некоторых тут же на площади рвало...

Палач поднял кнут за короткую рукоятку и взмахнул им в воздухе. Аршинный хвост свистнул над головами... Подручные кинулись на Соймонова. Стали рвать с бывшего вице-адмирала кафтан. Руки-ноги его связали веревкой и после лая и пререканий, кому держать, один из них взвалил себе на спину дюжего генерал-кригс-комиссара и бывшего вице-президента Адмиралтейств-коллегии, явивши миру его изодранную тем же кнутом спину.

Снова загремел барабан. Кат размахнулся и ударил с оттяжкой так, что удар не просто просек кожу, но и вырвал из спины истязуемого кусок живого мяса. Брызнула кровь. Второй удар, пришедшийся по старым рубцам, лишил Федора сознания. Подручник, подкрылыш, кинулся было с ведром, чтобы отлить, но кат так глянул на него, что тот попятился. Начальник Тайной розыскной канцелярии генерал и кавалер Ушаков Андрей Иванович, отворотясь, махнул рукою. Он видел, что палач куплен и бьет вполсилы, но вмешиваться не стал. Был, знать, посул заплечному мастеру. Но то его право. А ему — генералу и кавалеру еще с катом сим и далее работать...

Барабанная дробь смолкла. Бросив кнут, мастер подошел к ведру с водою напиться. Бесчувственного Соймонова свалили на телегу, прикрыли рядном. Вскоре к нему прибавилось и тело Эйхлера.

Больше других доставил хлопот палачам француз-переводчик Жан де ла Суда, или проще Иван Суда. Верткий, юркий, не испытавший пытки, он бился и орал под плетью до самого конца, вызывая немало смеха и веселья в оставшихся зрителях.

— Жиловат! — говорил подручный палача, с трудом удерживая на спине дергающегося француза. — И чово юришь? Чово мечесси? — уговаривал он истязуемого, который, позабывши русский язык, вопил по-французски. Краснорожий кат пару раз даже останавливался, опасаясь стегануть помощника своего.

Наконец и эта часть экзекуции закончилась. Народ почти весь разошелся. Подручные собирали орудия наказания, весело переговаривались, предвкушая угощение на счет Тайной канцелярии. Они сложили тела казненных на тачки, чтобы увезти их в Сампсониевскую церковь на отпевание. Там же неподалеку, после литии, их и похоронили в общей могиле.

Пройдет время, и станет на сем месте скромный памятник с начертанной на нем надписью:

«Во имя триехъ лицехъ Единаго Бога
Зде лежитъ Артемей
Петровичъ Волынской
который жизни своея имелъ 51 годъ»

Рядом на каменной урне, высеченной из единого куска гранита, начертано будет: «Преставися июня 27 день 1740 года. Тутъ же погребены Андрей Федоровичъ Хрущовъ и Петръ Еропкинъ».

Говаривали, что Екатерина Вторая, познакомившись с материалами следствия, извлеченными для нее из архива Тайной Канцелярии, велела вырезать внизу под словами «жизни своея имелъ 51 годъ» припись: «казнен невинно». И что-де позже прямо на сию надпись поставили пьедестал с урной. Да только правда ли то, выдумка ль — никто уже доподлинно не знает...

8

На следующий день опамятовавшегося Федора пробудили к жизни шаги коридорного служителя. Может быть, это был тот самый солдат, что пел за день до казни песню о Хвалынском море... Соймонов лежал на соломе ничком, не имея сил поворотить даже голову на шаги и на стук щеколды. Солдат подошел, откинул рядно, оторвал от спины присохшую кровью рубаху, от чего у Федора Ивановича вновь помутилось сознание. И вместе с мыслью: «Господи, да что же еще они удумали?» — он приготовился нырнуть в спасительную черноту, когда новая еще более острая боль просто вышибла из него память.

Однако на сей раз очнулся он скоро. Шаги солдата шаркали у самой его головы. Донесся стук поставленной рядом кружки с водою. А потом пришло какое-то новое ощущение. Саднящая боль спины, ставшая уже вроде бы привычной, не то чтобы отпустила, а стала вроде бы мягче. Спине было тепло, но рубцы не жгло. «Может, кончаюсь?» — подумал Соймонов без страха и даже с каким-то облегчением. Губы привычно зашептали знакомую с детства молитву, а в мыслях возник расплывчатый образ жены с детьми...