Жизнь и труды архиепископа Андрея (князя Ухтомского)

Симеоновские прихожане с доверием отнеслись к своему пастырю, и на заседании приходского совета Градо-Уфимской Симеоновской церкви 7 июня (25 мая) было определено, что за отсутствием в стране «единого церковного центра», когда «есть отдельные, спорящие о правах иерархи, которые или друг друга запретили или грозят запрещением», каноничность запрещения еп. Андрея весьма сомнительна, тем более что неизвестно, кем и когда оно было объявлено. Далее в том же протоколе №30 отмечено, что «неканонических, т.е. не вызванных необходимостью хиротоний он не совершал», общение же с беглопоповцами оценено как «факт, имеющий глубокое церковное значение»; тем самым владыка Андрей «от Церкви Православной никогда не уходил и никуда от нее не уйдет» [370] .

Владыка служил в Симеоновском храме – небольшой деревянной церкви на окраине Уфы, в Александро-Невском храме бывшего Благовещенского женского монастыря (а теперь «трудовой коммуны»). С радостью принимали его в Воздвиженской церкви в Дубках – районе города близ реки Белой. Прихожане и духовенство многих районов Башкирии просили навестить их, а многие церкви приходилось «делить» между сторонниками владыки Андрея и приверженцами еп. Иоанна. Первых последователи митр. Сергия немедленно запрещали, но нам не приходилось слышать, чтобы такими же методами действовал еп. Андрей. Он твердо держался той линии, что является епископом тех, кто его признает. С ними он молился, с ними работал.

Были созданы комиссии для определения материального положения семей верующих, нуждающимся оказывалась поддержка из специально созданного фонда. Едва ли эти средства были велики, но сам факт заботы внушал надежду, воспитывал людей и укреплял их веру. При храмах были устроены общественные столовые, где по воскресеньям раздавались благотворительные обеды; на кухне работали прихожанки, а за столом прислуживали молодые девушки, они же занимались перепиской и распространением проповедей и посланий владыки [371] . Сохранились имена некоторых членов этого сестричества: Нюра Васильева [372] , Ольга Петровна Якина (Ромодановская) [373] , Нина Филонова, Неля Соловьева, Оля Антипина [374] , Нина Звездина.

Башкирская пресса довольно долго уделяла антирелигиозной пропаганде мало внимания. Но активизация церковной жизни в республике заставила власти заняться этим запущенным участком работы. Хотя устав уфимского Союза воинствующих безбожников был принят в январе 1927 года, квалифицированных кадров не хватало: так, 15 апреля газете «Красная Башкирия» пришлось отказать старообрядческому священноиноку Аввакуму (Старкову) в участии в ранее обещанном диспуте на тему о существовании Христа [375] . Но уже через день за дело взялся сам и.о. редактора М. Верхоторский, выступив с большой статьей «Претендент на патриарший престол. Мечты и карьера кн. Ухтомского», из которой видна очень хорошая информированность автора относительно перипетий судьбы и идейной эволюции владыки на всем протяжении его пастырского служения. Характерно, что автор прекрасно понимал, какой вред наносят Церкви раздоры и расколы: «…Пускай. Чем больше эти отцы будут грызть друг друга, тем лучше. Их грызня лучшая агитация против всякой религии. Верующие трудящиеся скорее поймут сущность вероучений. Ложь и дурман» [376] .

24 апреля в день Пасхи вся третья полоса «Красной Башкирии» была заполнена «разоблачениями» и атеистической пропагандой (прежде они в таких количествах здесь не появлялись); на второй полосе било тревогу заглавие «Поповщина оживилась» [377] .

Такое оживление было для властей нетерпимым. Похоже, они информировали столицу. В день Святого Духа – 13 июня 1927 года – владыка в последний раз отслужил в Уфе раннюю обедню и отправился на вокзал – его вызвали в Москву, в ОГПУ. Предприимчивое железнодорожное начальство на этот день повысило цену перронных билетов в десять раз (с гривенника до рубля), но платформы, вокзал и привокзальная площадь были заполнены массой верующих [378] .

После краткого пребывания на свободе в Москве владыка был арестован (по всей видимости, содержали его в Бутырской тюрьме). 17 июня его уже допрашивали на Лубянке, куда он явился сам. В «Анкете для арестованных и задержанных с зачислением за О.Г.П.У.» в графе «кем арестован» его рукой записано: «Сам пришел на Лубянку, 2, без ордера – ни на минуту не ожидая ареста», в следующей графе «где арестован»– «В комнате 136, на Лубянке, был допрошен немедленно уполномоченным ГПУ. Предъявлено дикое обвинение в борьбе с Советскою властью, тогда как моя деятельность есть защита советских законов. … Обвинение возведенное на меня, считаю злостною клеветою заинтересованных лиц: продажного духовенства или легкомысленной администрации. Свое дело считаю чрезвычайно важным для общества» [379] . На допросе 17 июня показывал:

...