Жизнь как неинтересное приключение. Роман

Вот, например, недавно читал, как несколько довольно молодых людей, кажется, даже совсем юнцов, решили убивать полицейских, военных, в общем, служивых, как говорится, людей, и через убийства эти хотели в государстве всё его устройство изменить по своему разумению. Правда, дальше пары вписок и манифеста, который по большей части сводился к кулинарным рецептам и размышлениям о пользе секса втроём, дело у них не пошло. Где-то ещё, кажется, в каких-то лесах бутылки с бензином кидали и стрелять учились… Так их поймали и суд над ними учинили. Я, может быть, путаю, но прежде, испугавшись острога за какие-то свои тёмные дела, они насмерть убили двух друзей своих, девушку и её жениха, только за то, что те хотели всё бросить и пожениться. Но – странное ли дело? – на суде адвокат прямо настаивал на немедленном их, этих убийц, освобождении, дескать, дело имеет характер политический, потому как юнцы эти ни много ни мало боролись за свои гражданские идеалы, а убитые могли воспрепятствовать этой самой их борьбе, следовательно, в данном случае, осуждение за убийство есть осуждение за идеалы, а это никак нельзя вообразить в цивилизованном обществе. Здесь бы иной генерал прыснул от смеха, мол, вот же галиматья, разве может случиться такой анекдот, ведь никак невозможно. Но, представьте себе, все газеты так и написали: кроваворежимный суд снова отправил за решетку детей по политическим мотивам. То есть не дети по политическим мотивам, а отправил, впрочем, тут кажется, я верно сказал, все-таки дети. Нет, нет, знаете, я в дела политические совсем не лезу и далек от всей этой… тут надо бы слово точное, чтобы никого не обидеть… дряни, что ли. Мне всегда казалось, что говорить о политике приходится тем и тогда, кому говорить больше не о чем, но когда говорить хочется – и для того только, чтобы обозначить свое присутствие. Раньше для этого просто снимали шляпу или кивали головой, а теперь раздеваются догола, мажутся зелёнкой и стреляют друг в друга. А может и не так говорил адвокат и это я только в комментариях вычитал, и люди эти и вправду не виноваты или виноваты только в убийствах, а свергать никого не хотели, может, и газеты не про то писали, я, знаете, теперь так думаю: вот вы сейчас такая тихая и бледная, такая красивая в простоте своей, я бы даже сказал, упокоённая, что стихи одни напомнили. Пушкина, кажется. Мне их как-то читали и даже с насмешкой читали, а я ведь и тогда всерьёз думал: что тяжелее? говорить правду или жить с ложью? Это ведь, конечно, от всякого человека в отдельности зависит, верно ли? От его культуры, выходит, от его правил жизни, принципов, проистекающих из воспитания и знаний приобретенных. И знания, конечно, могут быть разные, и воспитание, разумеется. Был у меня один знакомый, ещё в далекой юности своей зарубил топором какого-то коммерсанта. И ведь не от голода умирая убил, чтобы на деньги эти кровавые хлеба купить и насытиться. Нет, убил от дурости. Оттого, что даже и не думал о человеческой жизни. Просто жил, просто гулял, просто ходил на танцы, просто совершал поступки, просто убил, потому что мог. Отсидел он целый пуд от века и вышел, когда ему за тридцать с лишком перешагнуло. Казалось бы, убийца и душегуб с малых лет, выросший и заматеревший в ледяном остроге, у таких туз на спине в самую кожу врастает: а я от него ни разу скверного слова не услышал, Киплинга в оригинале читает и Платона цитирует. «Как же так, – не выдержал я однажды и спросил, – такое образование и в лагерях сибирских?»

«Скука, – отвечает, – и тоска безбрежная, князь. А бежать от неё только в книги и остаётся». А другой раз ответил, хоть я и не спрашивал: «Не смотри, – говорит, – князь, знаю о чём думаешь. Думаешь, могу ли я снова убить. Могу. Руки могут. Так есть: преступивший однажды, преступил навсегда. Да только цену жизни человеческой теперь знаю. Думаю, что знаю. И через то лучше свою жизнь отдам, чем заберу чужую, пускай и врага». Задумался, кашлянул в кулак и добавил: «Верю, что так. А как выйдет, того не ведаю. И никто не ведает». Я вот что думаю, Машенька, если не верить своему знанию, то и знание это бесполезно, а как верить, если знание нынче толкуется по прихоти? Как тогда в него верить? Я ведь потому и вспомнил сейчас пушкинского рыцаря, помните ли:

Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.