Жизнь как неинтересное приключение. Роман

Я еще совсем ребенок, – говорит Машенька, вдруг проснувшись и со страхом поглядев на князя. – Проэкзаменуешь? Те. Красоту трудно судить, – говорит Мышкин, говорит, будто книгу читает. А что же ваши книги все в пыли? Что же вы их разбросали-то по всей комнате? Вот и на полу лежат, и в углу стопкой, и в другом тоже. Тоже, – кивает головой дурачок. – Я, – говорит, – последней читал руководство для китайского ткача про то, как сделать ковёр светящимся в темноте. Но грамоте не обучен, потому просто знаки чернилами выводил. Люблю, знаете ли, чернила. Здесь в канцтоварах полно. Берёте чистый лист, а он уж и не совсем пуст, потому как для того и создан, чтобы на нём что-то да было, ergo в чистом листе, сама идея его пустоту отрицает. Разумеешь ли ты меня, дурака? Разумею, – говорит Машенька, – только спать я с вами не буду, потому как совсем вас не знаю, и пахнет от меня, где у вас тут помыться? Помыться у нас трижды налево. Я уж вам всё приготовил: три полотенца и халат махровый, и мыло клубничное детское, и мочалку самой мягкой мягкости, тапочки из меха искусственного, зачем же ради тапочек существо живое губить, когда искусственный вполне сгодится, что-то ещё, что-то ещё в трикотажном отделе, я принесу, не извольте, милостивая. Да что вы все милостивая да милостивая, меня суженый из квартиры, может быть, выбросил, без двух дней месяц любил да выбросил, а вы все «милостивая», нашли тоже мне сударыню, несите свой трикотаж.

Плещется Машенька в ванне: то под воду уйдёт, то вынырнет, то снова уйдёт, – рот откроет будто кричит что-то. Вынырнула, воду выплюнула и вдруг запела, как помнила: в столице Петербурге, на площади Сенной, с другим она сбежала, не сняв с себя венца. Чтоб он сдох, прости его, Господи, – трижды сплюнула в воду, натёрла левое плечо, потом правое, снова нырнула, притворилась мёртвой и тут же воскресла, потеряв интерес.

– У вас как будто маленькая лихорадка, – говорит князь, стоя за дверью с нижним бельём, не смея войти. В стиральной машине, разогнавшись, грохочет барабан.

– Даже большая! – отвечает Машенька. – Напиться бы, да уже не лезет.

– Так и не лезьте, – советует князь и протягивает нижнее сквозь приоткрытую дверь. Машенька, Машенька, какая же вы красивая и грустная. У меня от вас волосы дыбом. Можно я вас виньетками разукрашу?

Нет, конечно, какие виньетки, Лёва, – отвечает Маша, оборачиваясь в полотенце, – не в вашем же интересном положении меня своими руками бледными трогать, ласкать и… как же это… Вот и разбери как здесь ладнее, когда я сама себе не хозяйка та ещё. Подожди, любезный, не торопись, не испорти момент торжественный – вдруг в эту самую секунду что-нибудь с нами да происходит, только мы этого пока не видим и не чувствуем, а я лучше прилягу у тебя на тахте и глаза прикрою, где у тебя здесь можно? Улыбается дурачок, идёт по следам мокрым, спрашивает: не угодно ли чаю с водкой? А давай, князь, неси самовар свой, сапоги-блюдца, купечество вспоминать будем. Как говорится, я – товар, ты – купец, споить да задёшево взять хочешь? Ничего не сказал князь, губу выпятил и ушел.