Жизнь капитана Моррисона

Я не знаю точно, сколько они прожили вместе. Месяцев шесть, а может, и больше. Моррисон мог бы остаться с Лучаной в Торричелли и прожить там неспешно всю свою жизнь. Он бы работал в школе, возвращался вечерами домой и сидел на веранде, и только закат бы придавал новые краски безвозвратно ушедшему дню. Потом, возможно, он бы написал книгу. Все это могло произойти, но масштаб такой жизни не соответствовал размаху личности капитана Моррисона. Так однажды сказала Лучана. Как-то раз, когда она смотрела на отдаляющуюся машину Моррисона, то представила, что в какой-то день он не вернется. Английский харизматичный военный, с которым она познакомилась в неспящем Риме, не смог бы прожить тихую жизнь в деревне Торричелли. Моррисон изменил жизнь Лучаны, преобразив ее изнутри, и теперь ему предстояло повлиять еще на несколько жизней.

В том письме, которое мне дал мой друг, почти ничего не было сказано о его расставании с Лучаной. Мне пришлось самой восстановить некоторые детали, основываясь на нашем с ним общении. Я поняла, что после того, как он остался ночевать у Таддео, его поездки в Рим стали частью его повседневности. Он часто звал Лучану с собой, но она либо неохотно соглашалась, либо тихо отказывалась и проводила вечера дома или в местном кафе. Она чувствовала себя потерянной, когда находилась в городе с тех пор, как получила известие о смерти матери, которое окрасило все вокруг своей черной дымкой. Лучана предпочитала оставаться дома, проводя время с отцом и читая на веранде, в то время как Моррисон растворялся в звуках и красках города. Они все еще жили под крышей старинного каменного дома, но в созданном ими мире, скреплявшем все это время их жизни, произошел надлом, неумолимо растущий в их сердцах.

Пленники порядочности, Моррисон и Лучана не могли поделиться друг с другом своими тревогами. Благородство моего друга порой мешало быть ему честным с самим собой. Лучана знала об этом, и тихонько плакала, когда никого не было рядом. Она плакала, моя посуду, и ее глаза будто становились еще чище, а слезы стекали прямо в раковину. Она плакала, когда шила платье для магазина или когда читала на веранде. Она плакала, потому что чувствовала некую безысходность, которая томила ее изнутри. Зыбкая неуловимая причина этого состояния лишила Лучану всякого спокойствия.

Капитан Моррисон возвращался из Рима в Торричелли со странным чувством вины. Оно возникало на пути домой и появлялось вместе с ним на каменных ступенях крыльца старого дома. Моррисон старался не дать ему войти в дом, но его старания не были оправданы, потому что оно уже было там – это чувство давно поселилось внутри Лучаны. Оно посеяло тягостное ожидание или плохое предчувствие, в которое были заключены все трое – даже Марко притих и будто стал еще менее заметным. Тишина захватила все пространство, она носилась по дому, врезаясь в окна и отскакивая от стен.

И все же наступил вечер, когда Лучана прождала три часа капитана Моррисона на крыльце, чтобы сказать, что он должен уехать. С легкостью на сердце, с болью в душе, она отпускала его, как отпускают выздоровевшего птенца, который только научился летать. Только птенцом была она сама, а у Моррисона, казалось, всегда были крылья. Лучана поняла, что стены столетнего дома деревни Торричелли не дают ему их расправить. В тот вечер они долго сидели на кухне и разговаривали, как когда-то в ресторане Бернардо. Свет все также мягко очерчивал лицо Лучаны, и Моррисон все также видел в ней Камиллу Моне. Они смотрели друг на друга и думали о том, как один изменил жизнь другого. Потом Лучана улыбнулась Моррисону, заключив в этой улыбке все свои страдания и все свои радости, и проводила его до двери. Стоя на крыльце, она смотрела вслед удаляющейся машины Моррисона, и внутри нее постепенно рождалась надежда, у которой, на этот раз, не было ни причины, ни ориентира.

Капитан Моррисон мчался в Рим, но сердце его не колотилось от скорости. Он был опустошен и снова потерян. Ночные пуссеновские пейзажи приобретали готические очертания и нагнетали растущее ощущение беспокойства. Он остановил машину, будто в попытке остановить свою жизнь. Однако дорога манила его, заставляла двигаться вперед. И он снова поехал, лишь бы не стоять на месте. Он ехал, и перед ним постепенно открывался Город. Его мерцающие огни, пульсирующие движения, неровные звуки создавали особую магию. Великая красота, шептал Моррисон и улыбался.

Дорогами, ведущими из Рима.