Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

– Свастика. На внешней стороне геммы. Это – продолжение загадки. Момент пересечения линий означает момент сегодняшний, – кротко объяснил грек. – Прошлое уплыло, настоящее не настало. Есть только сегодня. Что оно нам готовит – неизвестно. Увы, варварские боги иногда чрезмерно изощрены в своих дурных помыслах.

Памятуя о том, что многое знание таит в себе много скорби, Германик отмахнулся от глупого, по его мнению, слуги и демонстративно водрузил перстень на безымянный палец левой руки, как опытный солдат памятуя, что любое украшение на правой руке может помешать выдернуть меч из ножен в критический момент.

– Капитан, опасность впереди, по курсу! – внезапно раздался пронзительный крик впередсмотрящего, и внимание экипажа мигом переключилось на конец расщепленного ствола громадного черного дерева, внезапно вынырнувшего из мутной речной воды.

Аммоний среагировал быстро: мигом перехватив стерновое весло, он заставил большую лодку уклониться от столкновения. Один из матросов, ловко поддев багром всплывшее бревно, подтащил его к купеческому судну.

– Топляк. Дуб-утопленник, – суеверно прокомментировал египтянин, посмотрев за борт. – Такие ловушки бывают смертельно опасны. Как правило, это крупное дерево, разбитое молнией или подмытое течением. Одним концом оно полностью погружено в ил, другой же часто всплывает и подстерегает речного путешественника под самой поверхностью воды. Нам повезло, этот злодей поспешил высунуться раньше времени, и матрос его вовремя заметил. На обратном пути, если места хватит, надо прихватить с собою парочку таких стволов. Дерево, десятки лет пролежавшее в местной солоноватой воде, по крепости уподобляется железу. Живая ткань дерева давно задохнулась, его буквально выморило. Оттого оно и называется мореным дубом и особо ценится при изготовлении крепких сундуков, способных защитить добро хозяина от буйного пожара и лихих людей. Ему цены не будет в столице.

Константин Германик, привыкший к превратностям воинских переходов, на опасность отреагировал спокойно.

– Впредь не любопытствуй понапрасну и не отвлекайся по пустякам, – молвил он, совершенно игнорируя тот факт, что некоторое время назад сам призвал египтянина прояснить загадку странного перстня.

Впрочем, для себя трибун урок усвоил. «Капитана во время речного путешествия лишний раз не теребить! Пусть лучше своим делом занимается. Река – не бескрайнее море, тут вон, оказывается, какие занятные засады встречаются! Однако есть еще одна деталь, которую следовало бы прояснить. Кто бы мог помочь? Может, Аттик?»

Кивком головы подозвав понятливого эллина, Германик вполголоса как бы небрежно произнес:

– Послушай, ты ведь сведущ в местных наречиях… Я к тому, что одна моя знакомая, ну, ты догадался, кто именно, на прощание произнесла странную фразу. Что-то вроде «вара, вара, инглодой…» или – «инглодуй»… я уж не припомню точно.

Эллий Аттик, в изумлении уставившись на Константина Германика, тут же подхватил:

Wara, wara inrdolou:
Seu te gira Galtzou.
Hoemisclep dorbiza ea.

– Верно! – обрадовался трибун. – Очень похоже. А что они значат, эти слова?!

– Да тут не требуется особого ума, – не смог сдержаться тщеславный актер. – Это же слова готской колыбельной, она всем в этих краях ведома:

Не спи, не спи, ангел:
У тебя на коленях дремлет мой малыш.
Пошли ему сна небесного.

А позволь узнать, благородный солдат несравненного императора, почему гордячка Ульрика вдруг напела тебе колыбельную?

– Не твоего ума дело, – огрызнулся Константин Германик. – Иди вон псом займись…

На речной лодии места была куда меньше, чем на морской корбите. Трибун устроился на коврике, предусмотрительно постеленном капитаном на кожаные мешки. Это не помогло. В спину сразу впилось что-то острое. Видать, хитрый египтянин приберег часть контрабандного оружия для сделки в Самбатасе.

От гребцов, находившихся на расстоянии вытянутой руки, нестерпимо смердело потом немытого тела. Вдобавок каждый из них соревновался в попытках выпустить как можно громче и больше дурного воздуха. «Удачные» моменты сопровождались взрывами хохота и одобрительными возгласами.

Константин Германик, накануне побывавший сразу в нескольких банях-термах, поморщился, но решил не вмешиваться. И – вправду. В африканских гарнизонах запахи были куда круче, там вечно ослиной мочой воняло…

Трибун попытался сосредоточиться на непонятной прихоти Ульрики, напевшей ему на прощание колыбельную. Зачем? Почему? Его родная жена даже не соизволила прийти на пристань проводить мужа. А эта варварка, даром что крещенная, какую-то языческую песенку спела… Странная женская натура! Это тебе не согдийцы с железными булавами!