Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Лгут те, которые уверяют, что недавний бой проходит бесследно. Германик помнил это по многочисленным стычкам в Персидском походе под командованием Юлиана Отступника. Даже бывалые солдаты, возбужденные запахом крови, долго не могли уснуть в походном лагере. Одни глушили пережитое вином, другие – безудержным бахвальством, перебивая друг друга, чтобы поведать о сокрушительных ударах и грамотных уловках, сбивших с толку вражеского бойца.

Не был исключением и сам Константин Германик. Даже после третьего кратера он воочию видел натянутый лук Калеба, слышал отчаянный ор конника, мчавшегося на него с наставленной пикой.

Как бы чувствуя настроения нового хозяина, у его ног робко присел Эллий Аттик:

– Говорят, трибун, ты проявил себя как грамотный командир, не потеряв в бою ни одного бойца. Честь и хвала!

– Верность и честь, – привычно поправил штатского офицер. – Так надобно говорить. Чего заявился? Тоже меч, подобно Люту-Василиусу, мечтаешь получить?!

– Нет! Я – не рожден для драки, – смело возразил гречишка, – но если тебе не спится, могу развлечь рассказом. Ночь холодна и длинна, я осветлю ее старинной сказкой.

– Вот как? – Опьяневший Константин Германик с иронией посмотрел на бывшего актера. Затем, чувствуя непреодолимое желание с кем-то пообщаться, обратился к фракийцу Тирасу, заступившему на ночную стражу и присевшему с серпом между коленями в двух шагах от командира, на банке гребца. – Послушаем басню?

Тирас, изготовившийся к долгому и нудному бдению, всем свои видом выказал немедленное желание выслушать интересную историю. В конце концов, это немногое, что всегда скрашивало утомительный солдатский быт в казарме, родном, но иногда порядком надоевшем доме.

Эллий Аттик, мгновенно сообразив, что общее согласие достигнуто, артистично перебросив край грязноватой туники через плечо, начал свой рассказ:

– Давным-давно, еще до того, как войска богопротивного царя Ксеркса, повелителя самой грозной в Ойкумене Персидской империи, вторглись в гордую Аттику…

Давным-давно, еще до того, когда, отражая «бессмертных» Ксеркса, пали триста спартанцев царя Леонида…

Давным-давно, еще до того, когда при Саламине корабли афинян и их союзников пробили строй мидийских, фиванских, египетских, сирийских кораблей, судов Царя Царей и потопили их, подняв в небо красно-черные дымы…

Давным-давно, еще до того, когда через год после Саламина фаланга царя Спарты Павсания опрокинула строй персов и, оставив метательные копья в их телах, прошла по костям…

Давным-давно существовал остров Самос в Эгейском море.

И правил им некий тиран, по имени Поликрат. Царем он стал не сразу. До этого, уподобившись Ромулу, основателю Рима, убил родного брата. Затем, уже в темнице, удушил и второго. Согласись, трибун, выгодная «семейная сделка», если учесть, что в результате Поликрат получил во владения целый остров, мгновенно разбогатев подобно божественному Августу Октавиану.

В поисках союзников Поликрат обратил свой взор на восток и заключил договор с египетским царем Амасисом.

Скажу тебе, трибун, по секрету. Никогда я не доверял этим египтянам. Пшеница у них отменная, это – факт. Но сами египтяне – мужики склочные и завистливые. Особенно коварны их женщины. Ведь до чего славным солдатом был Марк Антоний! Но и его царица Египта Клеопатра сгубила!..

– Ты о Поликрате рассказывай, – посоветовал бывшему рабу египтянина Аммония трибун Константин Германик. – История Антония и Клеопатры всем известна!

– Ну да, – с готовностью кивнул грек Эллий Аттик. – Коль ты про Антония наслышан, продолжу о Поликрате. Так вот. Египетский царь, позавидовав богатству Поликрата, как-то нашептал ему: «Есть у тебя всего в избытке: и золота, и серебра, и меди. И девственниц нетронутых, и кобылиц породистых стада. Но помни, Поликрат, что боги не чтут смертных, которые норовят стать счастливее их!»

Поликрат (простая душа!) принял эти слова всерьез. И решил добровольно расстаться с тем, что было, по его мнению, у него самым ценным.

Снарядил пятидесятивесельный корабль, вышел в открытое море и, сняв с пальца, швырнул в воду удивительной красоты перстень. Перстень тот был действительно ценен, я его лично видел в храме Согласия в Риме. Туда его пожертвовала Ливия, жена несравненного Августа Октавиана…

– Как это «пожертвовала»? – перебил Константин Германик рассказчика. – Перстень же в море канул!

– Не спеши, трибун, не спеши. Парфянская стрела все равно догонит.

Трибун, отлично знавший военную историю, тут же вспомнил о Марке Крассе, чьи легионы были уничтожены всадниками-парфянами, пускавшими стрелы с расстояния, недоступными для пехоты.

– И что случилось дальше?

Рассказчик пожал плечами: