Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

– Военной подготовкой с молодыми франками никто не занимался. Старшие солдаты старались как можно скорее пропить серебро, вырученное от добычи в разграбленной Галлии. Офицеры из знатных аламаннов к пастухам и дровосекам, набранным из франкских деревень, относились с пренебрежением, во всем подражая своему царю Хонодомарию, славившемуся высокомерием и даже зазнайством.

Расплата настигла всех и достаточно быстро. Хонодомарий стал лагерем неподалеку от Рейна, возле Аргентората. Германцы были настроены решительно, совсем недавно они не только огнем и мечом прошли по Галлии, но обратили в бегство римские войска. Кроме того, аламаннов вместе с союзниками было в несколько раз больше.

Нельзя сказать, что Хонодомарий был неосторожен, но, будучи по натуре человеком заносчивым, он явно недооценил Флавия Юлиана, которого император Константин незадолго до этого назначил наместником Галлии и Британии. Поэтому в разведку были высланы малоопытные франки, ими в случае чего можно было и пожертвовать.

– Нам было приказано бегом возвратиться назад, едва мы увидим неприятеля, – объявил Овдий, обводя слушателей горящим то ли от вина, то ли от воспоминаний взором, – но я ослушался приказа, потому что был молод и горд. Когда остальная разведка, завидя римлян, бросилась наутек, я остался на небольшом холме, чтобы дальше следить за войсками Юлиана.

Перед моими глазами ровным шагом шла вперед пехота, прикрытая на флангах латной конницей, среди которой особо выделялись, блистая на солнце броней, катафракты: рядовые конники в чешуйчатых панцирях, офицеры в атлетических доспехах. На их лошадях также были чешуйчатые бронзовые, а может, даже железные попоны, и я впервые почувствовал нечто вроде сомнения: как такую броню пробить франкским копьем?

В довершении всего показались отряды лучников, очень много лучников.

Увидев все это, я поспешил назад в наш лагерь, чтобы предупредить царя аламаннов о реальной, не мнимой угрозе. Однако до Хонодомария меня не допустили и, посмеявшись над моими словами, отправили в отряд.

Там я дождался начала кровавой грозы.

– Ну, тут я могу внести определенные дополнения, – с удовольствием вступил в разговор Константин Германик. – О перипетиях судьбоносного сражения при Аргенторате мне поведал протектор-доместик Аммиан Марцеллин, удостоив чести быть среди первых слушателей одной из его книг, названной «Деяния» или «Римская история».

Итак, римляне выступили на бой утром, но до противника еще оставалось более двадцати миль, что соответствует четырем-пяти часам перехода. Когда же наконец войска вышли на отлогий холм, покрытый спелым хлебным колосом, что возвышался над равниной неподалеку от Рейна, стоял уже полдень.

Хонодомарий, кичась своей и впрямь гигантской силой при немалом росте, закованный в броню, с пунцовым султаном на шлеме на громадном коне ехал впереди строя, демонстрируя полное пренебрежение к противнику. За ним следовали царевичи, аламанская знать и не менее тридцати пяти тысяч германцев.

В это время цезарь Юлиан обратился с традиционной речью к нашим войскам, ободряя и вдохновляя римлян.

Практически одновременно грозно заревели боевые трубы, и воины сошлись в смертном бою. Надо отдать должное германцам: пешие контратаковали нашу конницу с такой яростью, что заставили правый фланг отступить. Однако навстречу конным вышел Валент и задержал их, «словно засов задвинул», – так ярко описал его поступок Аммиан Марцеллин. В руке будущего императора развевался разорванный пурпурный штандарт-«дракон». Валент вдохновлял солдат, сдерживавших бешеный натиск германцев, у которых от ожесточения даже волосы стали дыбом. Забыв о смерти, аламанны бросались на мечи римлян, закрывшихся по сторонам и сверху щитами, образовав таким образом воинский строй под названием «черепаха».

Германцы, ведомые Хонодомарием, все же пробились сквозь две оборонительные линии нашей пехоты, но сломались на третьей позиции самых опытных бойцов, что называлась «преторианским лагерем». Громадные кучи мертвых тел затруднили продвижение германцев, их боевой дух был смущен видом умиравших товарищей, истошными криками раненых.

Напротив, у нас вновь поднялись штандарты-драконы с пурпурными нашивками, прикрепленные к верхушкам копий, блистающие золотом и серебром. Когда подул ветер, бронзовые головы «драконов» зашипели своими раззявленными пастями, а хвосты их взвились в воздух длинными извивами. Германцы пали духом и попятились.

Овдий, сильно опьянев, перебил трибуна:

– Аламанны не попятились. Они – побежали! Увлекая даже тех, кто готов был продолжить борьбу.

– Тебя, что ли? – с иронией спросил трибун солдата, красноречивым жестом показав всем на пустую глиняную кружку.

– Да! – гордо заявил Овдий. – Франки остались на месте и только по приказу Невитты подняли копья вверх.