Жизнь Ленро Авельца

С Уэллсом мне встретиться так и не удалось – он всё мотался по террористическим заповедникам планеты, от Габона до Венесуэлы: это бесило и Мирхоффа, и Редди, но Уэллс никого не слушал. Он создавал из ОКО совершенную систему тотального контроля, и неудивительно, что это требовало личного присутствия «в поле». Для меня его отсутствие означало физическую невозможность поговорить с ним – в какой-то момент мне показалось, что на отлов Уэллса я трачу времени больше, чем на всё остальное.

И когда в очередной раз мне не удалось состыковать с ним график и я с пустыми руками вернулся из Анкары – генерал задержался в Египте, а меня уже ждали в Нью-Йорке, – я решил действовать самостоятельно. Я вызвал Геллу Онассис, и вместе мы посмотрели ту самую речь Санита – «Проснись, Америка».

Эксперты наперебой бросились её комментировать и прямым текстом говорили, что вообще-то вся речь – одно большое обещание нарушить Первую поправку. Кандидат от демократов оказался трусом и заявил, что отказывается нападать на религиозные взгляды оппонента, а значит, вся работа снова лежала на мне.

Я не отдал церкви далёкую и не самую просвещённую Россию – так с какой стати я позволю Зверю прибрать к рукам страну Джефферсона и Томаса Пейна?.. Я понимаю, между строк там появлялись и Малкольм Икс, и Кеннеди, и Тедди Рузвельт, и даже Джордж Буш-младший: но разве люди не сотворены равными и не имеют права на свободу и стремление к счастью?

Моим личным счастьем стало бы завалить Санита грудой компромата, но, вот беда, он был девственно чист.

Я ничего не нашёл. Он никогда напрямую не призывал переписывать конституцию, убивать цветных или вешать гомосексуалов. Он вроде как «заявлял о своей вере», а не занимался миссионерством, и его оберегал Билль о правах. Американские законы толерантны к врагам толерантности; великий недосмотр отцов-основателей в том, что Первую поправку вовсе не обязательно отменять – её достаточно превратно истолковать.

В частной жизни Санита тоже ничего интересного, разве что финансовые махинации с налогами конгрегации. Я думал слить эту информацию в Сеть и заставить Зверя уйти в оборону, но его электорат неспособен рационально мыслить и сплотился бы ещё сильнее, защищая своего ненаглядного.

В сексе нет ни фетишей, ни девиаций; и внебрачные связи только с ведома жены, с которой он жил в приторном счастье с неполных девятнадцати лет. Горничных и водителей не соблазнял, жена готовила ему завтрак и ужин, а в свет выходила в нарядах от знаменитых кутюрье.

Зверь не вчера решил стать президентом: он осознанно шёл в Белый дом всю жизнь. Здесь и происхождение из добропорядочных фермеров Среднего Запада, и трогательные воспоминания об отце, который учил стрелять из ружья, и об амбаре, где прятался от порки; и повторное крещение в сознательном возрасте, и путешествие автостопом по стране после школы, и подработка на нефтепромыслах в Техасе и на Аляске, и паломничество в Голливуд к кумирам юности, и попытка завербоваться в армию, и путешествие к Гробу Господню, и магистратура по праву в Йеле, и стажировка в Индии, и смерть матери от рака, и духовный кризис, и Бог спасает в Вашингтонском кафедральном, и верная жена, и благотворительность, и никаких шалостей.

Я вызвал к себе демократов – те честно признались, что им не нужна победа на выборах. Идея Санита о межпартийном согласии открывала перед ними более широкие перспективы, чем президент-демократ. Уступив президентское кресло республиканцу, они планировали занять Конгресс и требовать уступок. Думали, Санит станет заложником своих же деклараций – его предложение о партийном единстве получило такой резонанс в обществе, что теперь вести избирательную кампанию без него казалось невозможным. Они хотели его одновременно и шантажировать, и ругать, и взять реванш через четыре года. Они восемь лет владели Белым домом и устали от ответственности – потому выставили заведомо проигрышного кандидата. Вот так, не спрашивая избирателей, они решили судьбу страны в интересах собственных спонсоров.

Революцию ждали слева, от зелёных, от красных, от голубых и жёлтых, от Сети и генной инженерии, а она явилась справа: религиозная автократия дождалась реванша. «Согласие» и «примирение» республиканцев с демократами в трактовке Санита значили, что заткнуться придётся и тем и другим.

Сами республиканцы убеждали себя, что «религиозное пробуждение» – леволиберальный миф. Перспектива вернуть себе Белый дом действовала похлеще афродизиака.

Я просил гарантировать, что риторика Санита – лишь предвыборный шум и что он не собирается использовать верховную власть для поддержки христианства. Мои слова вызвали усмешки почтенных мужей – хотел бы я видеть их лица, когда спустя пять лет переизбравшийся Санит объявил о «воссоединении христианской церкви и американского государства»!