Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Я пошел в школу, чтобы научиться писать и считать, а перед этим я научился читать дома с отцом и матерью. У нас была очень счастливая семья и очень строгая в религиозном отношении. Думаю, мой отец ни за что не потерпел бы такой вещи, как отсутствие дома после девяти часов вечера. Я слышал, как моя мать часто говорила, что все то время, что она состоит с ним в браке, он не взял ни капли спиртного в рот. Каждый вечер между восемью и девятью часами мой отец проводил семейное богослужение, когда на окнах задергивались занавески, зажигалась свеча, и каждый ребенок вставал на колени, чтобы помолиться. После чтения Библии и получасовой беседы все ложились спать. Утром мой отец вставал и шел к своему пони. А когда я был очень маленьким, у нас была девушка, которая доила корову, делала молочные продукты и выполняла работу по дому. Дом, в котором мы жили, был собственностью моего деда, но, так как он очень любил деньги, мой отец платил ему арендную плату, как будто он был ему чужим человеком.

К дому прилагались два акра земли, насколько я помню. Приблизительно половина акра была отдана под сад, а остальная часть была вспахана и отведена под выпас коровы и пони.

Мои родители были уважаемыми людьми в округе. Если между соседями возникали какие-либо споры, они приходили к моему отцу, чтобы разрешить их. И всему, что бы он ни сказал, они обычно подчинялись без единого звука. В зимнее время, когда для бедных работающих людей было мало работы, мой отец — хотя у него самого мало что было — получал деньги от других и распределял их между теми, кто больше всего этого заслуживал. Я жил очень счастливо в уютном доме, но я всегда был вынужден — против своей воли — дважды ходить на церковную службу по воскресеньям и дважды в течение недели (по вторникам и пятницам). По-видимому, у меня всегда был бунтарский настрой против этих церковных богослужений, для меня они были неприятной обязанностью, хотя мой отец тратил на меня больше усилий, чем на моих братьев и сестру. Я всегда восставал против этого в глубине души, хотя открыто не проявлял это.

Я был любимцем у отца. Наверное, большим любимцем, чем другие дети. Например, если в Шрусбери приезжал ненадолго Вумвеллский зверинец, он брал меня, а не моих братьев, чтобы посмотреть зверей. Там он обычно говорил о чудесах Божьих и его трудах по созданию животных. Все, что он говорил и делал, носило религиозную окраску. Это была религия аскетического и спорного толка. Она была такого рода, что, похоже, навсегда лишала людей других конфессий счастья и небесного блаженства.

В то время мой разум был заражен религиозными предрассудками. К нам на обед или ужин часто приходили священники, и часто после еды беседа превращалась в дискуссии по различным положениям вероучения. Сейчас я прекрасно помню, как будто это было вчера, тексты, которые приводились по различным аспектам того или иного вопроса, и акцент, который ставился на различных отрывках в поддержку их аргументов. Во время таких дискуссий я обычно сидел, жадно впитывая каждое слово, и, как только они уходили, я подбегал к Библии и изучал различные тексты Священного Писания, которые они цитировали. У меня создавалось впечатление, что любая точка зрения на религию может найти в нем себе достоверную поддержку. В таких случаях доводы обычно вращались вокруг двух моментов: предопределенность и выбор. Точка зрения моего отца основывалась неизменно на уэслианской вере, на спасении всех благодаря крови Христа.

Эти постоянные споры, по-видимому, полностью ожесточили мое сердце против религии. Они сделали меня своенравным и несдержанным и привели меня к ссоре с моим дедом, у которого было много собственности, которая должна была перейти к нашей семье. И хотя я был молод, он очень сильно обиделся. В 1839 году он случайно утонул, и, когда раскрыли его завещание, выяснилось, что я в нем не был упомянут. Вся его собственность была оставлена моему отцу, за исключением четырех домов, которыми он мог пользоваться до достижения моими братьями и сестрой совершеннолетия. Кроме того, собственность, которую дед завещал моему отцу до конца его дней, тот не мог завещать кому-нибудь после своей смерти, так как она переходила к дальнему родственнику моего деда.

Это было первой причиной моего ухода из дома. Видимо, мой мальчишеский ум терзала мысль о том, что я паршивая овца, что я отличаюсь от своих братьев и сестры.